Зинаида Чиркова - Корона за любовь. Константин Павлович

Маргарита поначалу даже не узнала её. Лицо, бледное, высохшее, едва виднелось из-под одеяла. Щёки ввалились, нос заострился, было похоже, что мертвец лежит под этим одеялом. Тело, плоское и прямое, почти не вздымало его.

— Здравствуйте, матушка, — подошла к ней Маргарита и коснулась губами впалой щеки.

— Кто это? — испугалась больная.

— Разве вы не узнали меня? — удивилась Маргарита. — Я жена вашего сына Поля, Маргарита...

— Я ждала Поля, а вовсе не тебя, — капризно протянула Ласунская.

— Он скоро будет, мы приехали вместе, — ответила Маргарита.

— Мой Поль будет, он всё-таки не забыл свою старую мать, не забыл меня.

— По щекам больной покатились мелкие слёзы.

— Да, мы приехали, — терпеливо сказала Маргарита. — Переедете в господский дом, там за вами будет надлежащий уход...

— Нет-нет, — опять испугалась больная, — я никуда не поеду, мне здесь хорошо. Лютовала я над Федотом, пока силы были, а теперь он мне родней родного...

Федот, сняв треух и обнажив чёрную кудлатую голову, молча стоял у двери. Маргарита обернулась к Федоту, вынула из кармана серебряный рубль и протянула ему.

— За труды, — коротко сказала она.

Федот словно испугался. Он отступил на шаг, спрятал руки за спину и нерешительно пробормотал:

— Да разве мы за то... Госпожа наша трудна, что ж, разве мы не люди...

— Пригодится, — снова коротко сказала Маргарита, подошла к Федоту и сунула рубль в его объёмистый карман.

Федот упал в ноги Маргарите.

— Помилосердствуйте, госпожа, — бормотал он, — скажут по деревне, Федот дерёт, даже с господ дерёт...

— Ничего не скажут, — отозвалась Маргарита, — подарила, мол, барыня, и всё...

— Дай вам Бог здоровья, — поднялся с колен Федот. — Анисья моя баба добрая, мне говорит: госпожа трудна, дворни нет, топить нечем, мороз в доме, застынет, мол. Вот я и взял.

В приоткрытую дверь было видно, как низко кланялась Анисья, не смея вымолвить ни слова.

— Доктора нужно пригласить. — Маргарита присела у постели больной. — Тут разве нет докторов?

— А в город ехать, — словоохотливо ответил Федот. — Барыня просила, чтоб священника, соборовать, то да се, а поп у нас один на пять деревень. Не поехал, в такую стужу кто ж поедет?

Маргарита думала, как сделать, чтобы перевезти больную в дом, но, нетоплёный, опустевший, он может и вовсе подорвать её здоровье.

— Да мне уж недолго осталось, — словно бы ответила на её мысли Ласунская, — только и ждала Поля моего милого. Увижу, и дай Бог скорой кончины...

Она и правда умерла после того, как Поль переступил порог бедной крестьянской избы. Вспыхнуло жарким румянцем лицо, засверкали глаза.

— Поль, — едва прошептала она, — мой дорогой, любимый Поль...

— Ну-ну, маман, — проговорил Поль, подойдя к её постели. — Вы ещё молодцом, выздоровеете, дайте срок...

— Я так ждала тебя, Поль, — устало произнесла больная, — я держалась ради этого мгновения. Увидела, и всё, моя доля на земле кончилась...

Он ещё пытался протестовать, что-то говорить, путано и не к месту, но Ласунская, глядя горящими глазами на Поля, тяжело вздохнула и высвободила иссохшую костистую руку из-под одеяла, словно бы хотела вцепиться в сына. Последний вздох был неслышным. Её глаза так и остались устремлёнными на Поля, а рука упала на лоскутное одеяло.

— Отошедши госпожа, — перекрестился Федот.

Похоронили её на бедном крестьянском погосте. Пригодились госпоже Ласунской и атлас, и красный бархат. Им обили простой сосновый гроб, а саван сделали из белого атласа.

Цветов не было. За гробом шли лишь Поль с женой да Федот с Анисьей. У других крестьян деревни не было верхней одежды, чтобы проводить госпожу до её последнего места упокоения...

Весь неблизкий путь до Александро-Невской лавры Константин и его старший брат Александр проделали верхом. Отец ехал в открытой коляске, подставляя студёному ветру намерзшее лицо, разгоревшееся на морозе жарким румянцем. Лёгкая треуголка только прикрывала голову с париком о четырёх буклях и жиденькой косицей позади, а военная шинель почти не грела усталое тело. По сторонам коляски скакали самые ближайшие придворные, потом целый отряд конных рейтар и лишь в самом конце процессии двигался чёрный катафалк, запряжённый шестёркой вороных коней с развевающимися чёрными сутанами на головах. Витые чёрные колонки обрамляли внутренность открытого катафалка, а большие медные скобы поддерживали в одном положении тяжёлый серебряный гроб, обитый коваными полосами чёрного железа.

Странно, гроб был ещё пустой, его только везли в лавру, чтобы перенести в него то, что осталось от Петра Третьего, а Константин всё оглядывался на чёрный катафалк, и чувство ужаса и беспредельной холодности закрадывалось в его душу. Мороз не помешал выйти на улицы многочисленной толпе, и, конечно же, в первых рядах стояли и ползали, валились на колени и били лбом о скованную снегом землю нищие, калеки, юродивые и всякого рода попрошайки.

В этой толпе Константин заметил высокую статную, немного уже сгорбленную женщину, о пророчествах которой слышал множество рассказов.

Екатерина Вторая, его царственная бабушка, не раз показывала ему простую медную монетку с царём на коне, которую будто бы подарила ей юродивая Ксения. Вот и теперь стояла она среди толпы, не валясь на землю, не выпрашивая подачек, стояла и смотрела, словно не чувствуя холода в этот сумрачный печальный декабрьский день, одетая лишь в рваную зелёную кофту, сквозь дыры которой просвечивало кое-где голое тело, да подметающую снег красную юбку. Скромный тёмный платок едва ли согревал её, хоть и был плотно обвязан вокруг шеи.

Ксения вышла на улицы столицы вскоре после смерти мужа, певчего придворной капеллы царицы Елизаветы. Что уж взбрело в голову бедной женщине, но души она не чаяла в своём муже, решила отмолить его грехи, потому как умер он внезапно и без покаяния, и объявила всем, что Ксения, то бишь она, преставилась, а в тело её вселилась душа Андрея Петрова, её мужа. Нарядилась в его мундир, так и шла за гробом, хоть и уговаривали её родственники не смущать петербуржцев таким необычным поворотом дела. А после похорон раздала всё своё имущество бедным и нищим, дом подарила давней подруге, а сама отправилась на улицу, чтобы питаться что Бог пошлёт и ночевать где придётся.

С тех пор прошло много лет, и Ксения стала привычным дополнением к петербургскому пейзажу. Но в отличие от других нищих и юродивых — а их было несметное число в столице, — она никогда ничего ни у кого не просила. Бывало, ещё и сама дарила «царя на коне» в особых случаях. А случаи эти, как выяснилось значительно позже, были действительно необычные и чаще всего пророчили.