Зинаида Чиркова - Корона за любовь. Константин Павлович

— Будь солдатом исправным, — наконец обнял сына Павел.

— Отец сказал тебе всё, что нужно, — вглядываясь близорукими глазами в лицо Константина, произнесла императрица Мария Фёдоровна, — а я прошу, будь осторожен, внимателен, избегая опасности, тебя будет ждать столько любящих сердец...

Она явно старалась выглядеть несколько театрально, не совсем входя в роль страдающей матери, но Константин почтительно поцеловал её пухлую белую руку:

— Матушка, вы всегда в моём сердце...

Пустые, почти ничего не значащие слова, просто соблюдение приличий. Ничего такого он не чувствовал в своём сердце, оно рвалось к военным баталиям, к новым местам вместо опостылевшего Петербурга с его рутиной и Петергофа с его бесконечными, ничего не значащими рапортами, из-за которых всегда возникали самые неожиданные неприятности.

Зато с женой, молоденькой и скромной, застенчивой и бледной Анной Фёдоровной, он дал себе волю:

— Всё, уезжаю, под пули, под ядра, к боевым делам, на волю...

И словно ушат холодной воды вылила она ему на голову:

— Вы помните своё обещание?

Он резко повернулся к ней.

— Да-да, помните, перед самой свадьбой вы обещали моей маменьке, что я увижу её в Кобурге. Вы теперь оставляете меня одну, но вы сами хорошо знаете, какие напряжённые отношения у меня сложились с моей свекровью. Мне будет так одиноко и скучно, и никто теперь не защитит меня от её нападок. Поэтому я прошу вас исполнить своё обещание.

Вот оно что! Она не желает без него сидеть тут, в Петербурге, и выслушивать нотации от свекрови, следить за каждым своим словом и движением.

— Ладно, — устало сказал он, — я испрошу позволения у батюшки выехать вам в Кобург.

— Благодарю вас, — церемонно наклонила она голову.

И ему не захотелось поцеловать её в белый, как стрела, пробор на тёмных волосах, не захотелось прижаться губами к её узким, как лезвие ножа, губам. В глазах её не было ни радости, ни любви.

— Простите меня, если что, — невольно вырвалось у него. Он и не заметил, как тоже перешёл на вы, хотя всегда обращался к ней по-русски — на ты.

— И вы простите меня, — холодно ответила она, глядя куда-то в сторону.

Пришлось снова идти к отцу, просить приёма и излагать просьбу жены. Но Павел, почти всегда встречавший каждую просьбу готовым «нет», неожиданно легко согласился.

— Пусть едет, — коротко сказал он. — Всё равно детей у вас нет, так что и делать ей тут нечего.

Опять кольнул. Он так ждал внуков, этот нежный и любящий отец!

Константин надеялся, что поедет в армию вместе с главнокомандующим, но Суворов, едва приехав в Петербург, уже ускакал в своей старенькой, продуваемой кибитке. И опять изумился Константин: будто десяток лет сбросил Александр Васильевич, будто и не было опалы, будто и не сидел он много лет взаперти в своём Кончанском.

Помолодел, чисто выбрит, задорно торчит хохолок над высоким чистым лбом, только глубокие складки бороздят лицо, да крепко сжаты узкие тонкие губы. Но никаких странностей не позволил себе в этот раз Суворов — он ехал к армии, к своим чудо-богатырям, и это распрямило его старческие плечи, подтянуло все мышцы. Он словно ловил каждое слово императора: к чему было ныне растравлять старые раны. Правда, теперь у него был залог милостивого отношения Павла — дружеское письмо государя:

«Граф Александр Васильевич! Теперь нам не время рассчитываться. Виноватого Бог простит. Римский император требует Вас в начальники своей армии и вручает Вам судьбу Австрии и Италии. Моё дело на сие согласиться, а Ваше — спасти их. Поспешите приездом сюда и не отнимайте у славы Вашей времени, а у меня удовольствия видеть Вас...»

Однако в разговоре с Павлом Суворов твёрдо держался своей точки зрения. Он предложил ещё год назад план кампании в войне с Францией: осадить двумя обсервационными корпусами Страсбург и Люксембург, идти, наступая на французов, прямо к Парижу, не теряя времени и не разбрасываясь на длительные осады. Тогда Павел просто не понял суворовской тактики, посчитал такой план авантюрой и никакого значения не придал чётким и кратким суворовским принципам. А они и были сущностью всей суворовской тактики и стратегии:

1. Ничего, кроме наступления.

2. Быстрота в походах.

3. Не нужно методизма — хороший глазомер.

4. Полная власть командующему.

5. Неприятеля атаковать и бить в поле.

6. Не терять времени в осадах.

7. Никогда не терять времени и не разделять сил для охранения разных пунктов.

Константин читал тогда эти листки с набросанным планом кампании и тоже лишь качал головой: мнение всех окружающих его генералов было единодушным — старик выжил из ума. А вот теперь все его принципы пришлось принять и отцу — он долго обсуждал с Суворовым план кампании и в конце концов уступил несговорчивому старику:

— Веди войну по-своему, как умеешь...

Только это и нужно было полководцу.

От таких слов он словно ещё помолодел, не забывал низко кланяться императору, благодарный за это отступление, говорить ласковые и льстивые слова, и Павел был доволен, что сумел усмирить старого полководца. А что значили для Суворова эти поклоны и давние обиды, если он получал главное — возможность сразиться с Наполеоном, о чём давно и много мечтал. Но Константин не знал, о чём размышляет Суворов, не видел его невидимую усмешку над придворными ужимками и с горечью думал, что теперь-то этот выживший из ума старик будет лишь кланяться и благодарить императора. И некоторое презрение возникало в его душе. Да, теперь и этот прославленный в восемнадцатом веке полководец ничем не будет отличаться от прославленных шаркунов.

Как же он ошибался, и довольно скоро пришлось ему убедиться в этом.

Павел гордился тем, что сын его ехал в армию. Ещё несколько месяцев назад, отвечая на просьбу Константина отправить его в действующую армию, он писал ему:

«Мне очень приятно иметь сына с такими чувствами, каковы Ваши, мой любезный Константин. При этом скажу Вам, мой дорогой друг, что Голицын ведёт только вспомогательный корпус, состоящий на жаловании у Англии, а корпус Розенберга состоит на жаловании у Австрии. Я вовсе не желал бы, чтобы великий русский князь участвовал в таком походе. Впрочем, быть может, обстоятельства будут таковы, что для нас представится случай отправиться в поход на наш собственный счёт...»

Император провожал сына, на высокое крыльцо дворца вышла и Мария Фёдоровна. Измайловский полк, выстроенный по линейке, взял на караул, взвизгнули колокольца под дугами, и шестёрка чалых лошадей тронулась с места. Заскрипел гравий дворцовой аллеи, мелькнули лица солдат, чётко державших линию флангов, сверкнула голубая гладь Невы, и Константин задвинулся в самый угол кареты, закрыв даже крохотное оконце кружевной шторкой.