Нина Молева - Привенчанная цесаревна. Анна Петровна

— Но вы всё также занимаетесь театром, ваше высочество?

— Ода.

— Вы не разрешите мне стать зрителем хотя бы одного вашего спектакля?

— Разрешу, если вы не окажетесь слишком суровым судьёй. Вы видели немало театров, и у вас есть возможность сравнить мои пробы с настоящими артистами.

— Ваше высочество, поверьте, я не театрал, и потом я буду прежде всего воспринимать сочинителя и его мысль, а не тех, кто эту мысль станет воплощать.

— Это случится только через месяц. Вы не торопитесь с отъездом?

— Нет, ваше высочество, и признаюсь, буду рад любому промедлению.

— Вы по-прежнему любезны, Де Брюин. И, кстати, вы же хотели закончить ваш вид Москвы. Пользуйтесь этой возможностью — я вам её предоставляю. Если хотите, вы можете и поселиться здесь. Прислуги и удобств здесь не меньше, чем в Преображенском дворце, а лошади для поездок в город всегда будут в вашем распоряжении.

— Ваше высочество, я не премину воспользоваться такой пропозицией. Москва столько раз снилась мне с этого удивительного места. Благодарю вас, от всей души благодарю.

— Я почти узнаю прежнего Де Брюина.

Знал, с Лопухиными не так просто справиться. Евдокия не больше полугода монашеское платье носила. В мирском по Суздалю разъезжает. Притворялся несведомым.

В Москве хуже. Не угадала покойная родительница нрава невестки. На красоту её польстилась да повадливость. А Евдокия поначалу сумела молодого мужа завлечь. Отца её Фёдора Аврамовича тогда подмосковным Ясеневым подарил. Ездили к нему с молодой супругой. Сады там куда как хороши. Яблоневые. У пруда Церковь Знамения с шатровым верхом. Ему не нравилась — деревянная. Тёсом крытая. Зато с лестницы всходной такой простор округ — душа поёт.

Ещё — дубов много. Всегда эту породу любил. А тут могучие. В два обхвата. У одного скамья круговая. Сидели с Евдокией. Она к нему всё ластилась. Оторваться не могла. Надоедная.

В дарственной оговорка была, коли род Лопухиных кончится, вернуть Ясенево во Дворцовый приказ. Евдокию в монастырь отправил, словом своим поступился: оставил село былому тестю, да ненадолго. Фёдор Аврамович в год-два так одряхлел, ослеп, что водить его под руки водили. Говорят, по дочери убивался.

Снова обижать старика не захотел: Ясенево сыну Авраму передал, пользоваться разрешил. Толковым на первых порах ему показался. В Европу со всеми ездил кораблестроению учиться. А работать не пожелал. От службы всякой наотрез отказался. Около племянника увиваться стал.

Чтобы письма сестрины сыну передавал — в том не замечен, а в остальном поздно спохватились: только ему одному Алексей доверять стал. Где бы с родителем поговорить, к дядьке тянулся.

Никогда Лопухины в чести особой не были. Зато теперь к Авраму все, кто с царём не согласен был, прибиваться стали. О Софье Алексеевне сразу забыли, а тут без малого десять лет хороводы свои московские водят.

Может, подмётное дело помогло последнее слово сказать. Всем немедля в новую столицу собираться.

Из Москвы старого духу плесенного нипочём не выкуришь.

С деньгами туго — вот что плохо. Если разобраться, в 1701 году армия обходилась в 982 000 рублей, нынче вдвое дороже. Известно, сто тысяч солдат вместо сорока дешевле не обойдутся.

Да ещё за первые полтора года войны со шведами королям польскому и прусскому субсидий, ни много ни мало, полтора миллиона выдать пришлось. А во что расходы на флот, на артиллерию, на то, чтобы дипломатов во всех странах содержать, обошлись? Опять в полтора раза больше, чем при начале военных действий. Тогда два с небольшим миллиона, теперь три с небольшим.

А с народа получить всего-то около полутора миллионов можно. Поначалу не думалось о том. Приказывал со старых учреждений государственных остатки брать. Только позже понятно стало: дела государственные порасстроились. И опять хватать перестало. Вот тут и ломай голову как хочешь. Нет расходов важнее военных, а как их покроешь?

Начинали с того, что армию содержали на главные доходы государства — таможенные и кабацкие пошлины. Новую кавалерию в 1701-м набрали — пришлось новый налог назначить: драгунские деньги. Для содержания флота — корабельные.

Петербург принялись строить — объявили сбор денег рекрутных и подводных. Столько налогов оказалось, что объединили их в один — окладные деньги.

Мало, всё равно мало. Того хуже — недоимки. В них большая часть сбора оставаться стала. Тогда и пришлось на порчу серебряной монеты идти. Всю её перечеканили, чтобы низшего достоинства была, а ходила по прежней цене.

За порчу монеты, поначалу казалось, все дыры прикрыть удастся. В первые три года едва не по миллиону получали — с субсидиями иностранными расплачиваться стали. Ан на четвёртый год доходу в три раза поубавилось, и так уж и пошло — по триста тысяч.

С субсидиями справились, а беды себе ещё горшей наделали. Монета в обращении по цене упала до старой цены. Все поступления казны ровно настолько же приупали.

Самому бы во всём разобраться, до всего дойти. Да не любил никогда денежных дел. Головы для них не имел. Да и к войне готовиться приходилось — не до того.

Чиновники переобручку придумали. Обложили оброком все бани, все владельческие рыбные ловли, мельницы, постоялые дворы. Казне передали продажу соли, табаку. Лишь бы время тяжкое пережить. Лишь бы войну со шведами закончить.

А чтобы денежное управление государством упростить и армии целиком подчинить, решено было поборы с отдельных местностей прямо в руки командующих генералов передавать, минуя всякий учёт и проволочку. На первых порах на таких условиях получил Меншиков Ингерманландию, другие командующие — Киев и Смоленск, чтобы привести их в оборонительное относительно шведского короля положение, Казань — для усмирения волнений, Воронеж и Азов — для строительства флоту.

Так дошло до того, чтобы все города дальше чем в ста вёрстах от Москвы расписать частьми к Киеву, Смоленску, Казани, Азову и Архангельскому. Коли Господь даст войну выиграть, тогда разберёмся.

Изо всех сил крепилась: не закричать бы, не дай Господь, обеспокоить. Проситься хотела, чтобы из дворца на время родов в деревушку какую отпустили — всем бы легче было. Государыня-царевна плечами пожала: выдумываешь, Катерина. Где такое видано! Да и разговоров поменьше. Своим приказать можно, а так по всему городу разнесётся. Царевне виднее.

Бабка повивальная — немка. Слова лишнего не скажет. Отмалчивается. Иной раз глянет, будто посочувствует. И то сказать, что с дитём делать. Царское, а незаконное. С голоду не умрёт, пока государь жив. А если что — костей не соберёшь.