Нина Молева - Привенчанная цесаревна. Анна Петровна

Кикин, адмиралтейский советник, заранее побеспокоился: нужны ему к фонтанному делу люди и отдельно те, которые умеют трубы лить. На такое дело и денег не жалко, не то что людей.

Дал же им указ, чтоб беглых солдат кнутом бить и ссылать на каторгу в новопостроенный город Санкт-петербург, чтоб и впредь иным таким с службы и из полков бегать было неповадно.

А кроме каторжных на каждый год по сорок тысяч человек высылать на строительные работы туда же изо всех губерний. С девяти дворов одного человека. Что из того, что пешком добираться должны. Не лошадей же на них тратить. И всего-то по два месяца отрабатывать — невелико дело, а для новой столицы какое подспорье.

— Алексашка! Это нам ещё совет с Борисом Петровичем, фельдмаршалом нашим, совет держать придётся. Не всегда-то он моих приказов слушает. Тянет.

— Староват, государь. Годы — с ними не повоюешь.

— Староват, говоришь? А нашему Фёдору Юрьевичу на целый десяток лет больше, так за ним иной молодой не угонится.

— Это уж от Господа Бога, государь. Как кому какой склад достанется. Может, фельдмаршала и на покой отпустить пора.

— Ишь ты, спорый какой! На покой! А с кем воевать буду? Кто, кроме Бориса Петровича, управу на шведов нашёл, ну-ка назови? Какая там старость, когда голова на плечах, а опыту весь генеральский совет позавидовать может. Мало ли что ходить трудно, встаёт да кряхтит. Тут и поддержать можно. И на руках донести. И без крайней нужды не гонять. Ну так что, есть у тебя какой другой толковый совет?

— Подумать надо, Пётр Алексеевич.

— Подумать! А я уже придумал. Женить его, Алексашка, надо, и немедля.

— Женить?! Господи, помилуй душу грешную. На носилках его, что ли, на кровать супружескую носить али как?

— На носилках! А как насчёт нашей Катерины Алексеевны? Сам же говорил, каким молодцом фельдмаршал, на неё глядя, становится. Так это в палатке, после боя да перед боем. Выходит, кровь-то у фельдмаршала нашего не совсем остыла, а?

— Может, и ваша правда, государь.

— Правда всегда у государя, на носу себе заруби.

— Не иначе и невеста у вас на примете появилася?

— А как же, появилася, да ещё какая. От такого богатства наш фельдмаршал и вовсе арабским жеребцом взовьётся.

— Кто, государь, кто?

— Вдова Льва Кирилловича Нарышкина. И тётку пристрою, и около фельдмаршала свой человек появится. Вот и давай зови сюда жениха. С невестой я в одночасье столкуюсь.

— Кто ещё там?

— От государыни царевны Натальи Алексеевны штафет, государь.

— Давай, поглядим. Слышь, Алексашка, что ж ты, подлец, словом не обмолвился, что Катерине рожать пришло?

— Просчитаться боялся, государь. Да потом, роды-то, они и затянуться могут.

— Не у Катерины Алексеевны. Она у нас как солдат на штурме — уже управилась. Сестра пишет, всё обошлось.

— И с кем же поздравлять вас, ваше величество?

— С сыном, Алексашка, с сыном. Молодец Катерина. Может, и права была, что в нашу веру крестилась. Младенец живой, здоровый. Бог даст, долгий век проживёт.

— Родильница-то как?

— Царевна пишет, что рада-радёхонька. Дела кончим, поеду сына поглядеть.

— Как назовёте, ваше величество, новорождённого?

— Павлом, пожалуй. С Петром незадача вышла, может, Павел поможет.

— Вот и ушла государыня царевна Татьяна Михайловна, ушла голубушка, защитница наша. Совсем без неё осиротели. И так живёшь, каждой тени боишься, а тут одна надежда была....

— Помилуй, государыня царица, что тебе от неё? Старая — кажись, всех в семье пережила. Да и кто с ней считался? Будто нужна она была государю Петру Алексеевичу!

— А вот и не права ты, Настасьюшка, ой как не права. Государь милостью своею вдовую царицу Прасковью, может, и дарит. Да откуда узнаешь, как дела у нас с новой его полюбовницей пойдут. Немка, она и есть немка. Да и на что ей семейство такое — одни нахлебники.

— Не ей судить. По мне Монсиха куда лучше была, Прасковьюшка.

— Э, сестрица, ночная кукушка завсегда денную перекукует. Уж, кажется, чего только государь Пётр Алексеевич о ней не знает, а ни на что и смотреть не хочет. Вроде как невесту из доброго дома взял, по всем правилам высватал.

— Так-то оно так, а от покойной царевны какой тебе прок?

— Тот, Настасьюшка, что ндравная царевна покойница, царство ей небесное, была. Никого не боялася. Никто ей в теремах не указ. Расположением патриарха Никона дарила, и трава не расти — никто с ней не справился. Из всего семейства супруга моего покойного жаловала. Всё нас опекала — троих дочек моих крестила.

— Так и с государем Петром Алексеевичем ладила.

— Не она с ним, он с ней ладил. Уважением дарил. Ты-то помнить не можешь, как покойную царицу Наталью Кирилловну укоротила.

— Да ты что, сестрица? И царица того не запомнила? На государыне царевне не отыгралась, как сынок к власти пришёл?

— То-то и оно, что не вспоминала. А царевна Татьяна Михайловна её при всём семействе отчитала, что Петра Алексеевича — мальчоночкой ещё был — с отпевания государя Фёдора Алексеевича увела.

— Решительная!

— Да ещё какая! Слышала, поди, как царевна-правительница Софья Алексеевна спор о вере с Никитой Пустосвятом в Грановитой палате устроила, чтобы расколу церкви нашей православной предел положить. Так вот Татьяна Михайловна об руку с правительницей села, выше царицы Натальи Кирилловны и их всех царевен. Не просто сидела — слово брала, не хуже правительницы толковала.

— Хворала, говорят.

— Разве что от тоски. Очень после кончины царевны правительницы Софьи Алексеевны по любимице и крестнице своей Марфе Алексеевне печаловалася. В Александрову слободу съездить порывалась. Да ведь на всё государева воля, а Пётр Алексеевич и слышать о таком богомолье не хотел. Посылочки-то узницам-сестрицам строго-настрого запретил передавать. Они там, Господи, спаси и помилуй, червивую рыбу едят, чтобы голодом не примереть, а помочь никак нельзя. О дохтуре для них сколько раз государю говорила, что об стенку горох. Ни тебе помощи, ни снисхождения. Как тут не захворать!

— А разве не хотела покойница с государем мир и лад устроить? Ведь крестила же наследника.

— Не она сама того хотела: патриарх Иоаким уговорил, Мира искал — для царской семьи. Покойница и согласилась. А всё равно и царевича-наследника не больно жаловала. Только нас — Милославских по корню.

Вчерась себе не поверил. Посланника прусского будто в шутку про Анну Ивановну спросил. Посуровел Кайзерлинг. Окаменел весь: давно, мол, не имел чести и что без вечеров у Анны Ивановны в слободе куда скушнее стало.