Нина Молева - Привенчанная цесаревна. Анна Петровна

— Это вполне возможно. Она не нужна в Курляндии. Там правление принял на себя былой опекун покойного герцога, его дядя Фердинанд. Правда, курляндские дворяне от него не в восторге, но он имеет все законные права на власть.

— Нас не могут ни интересовать, ни устраивать его права на власть. Ты мне, Гаврила Иванович, дипломатию свою тут не разводи. Вошли мы в Курляндию, там и останемся.

— Хорошо бы, государь.

— Хорошо бы! Вот и думай, что делать теперь, думай, канцлер, — дело у тебя такое.

— Ваше величество, государыня царица Прасковья Фёдоровна принять её просит. Очень просит, государь.

— Кто приехать позволил? Вольничаете тут, Макаров. Ладно, зови. Только на будущее, чтобы таких визитов у меня не было.

— Постараюсь, ваше величество. Но государыня в большом расстройстве, так что...

— Что, впрочем, ничего не значит. А, невестушка! Что это решила ни свет, ни заря в гости ехать? Дела неотложные?

— Прости за вольность, Бога ради прости, государь. О Анне я, Пётр Алексеевич. Ведь ревёт белугой.

И в самом деле: ни тебе царевна, ни тебе мужнина жена. Ничего не скажешь, не повезло девке.

— Мне не повезло, Прасковья Фёдоровна. Мне и державе Российской. Герцога жаль, дел наших и того больше.

— Анне-то нашей что делать прикажешь? Куда её теперь?

— Не твоя забота, невестушка. Герцогине Курляндской ни в Петербурге, ни в Измайлове твоём не место. У неё свои владения есть — там ей и жить отныне.

— Ой, что ты, государь, одной-то? Да что ей делать-то там? Кругом немцы. Ни одной души знакомой.

— Не причитай, невестушка, нужды нет. Штат герцогине составим — не велик труд. Человека опытного пришлём, чтоб делами её занимался. У герцога покойного имения там остались — управлять ими надобно.

— Да нешто Аннушка справится? Смилуйся, государь!

— А ей и справляться нечего. За неё всё делаться будет. Ума поднаберётся, может, и сама делами заниматься станет.

— Где ей, государь, в осьмнадцать-то лет?

— Постареть успеет.

— Успеть-то, известно, успеет. А с мужем-то как, государь?

— С каким мужем? Вдовствующая она герцогиня, вдовствующей и останется.

— Что же это до скончания века, государь?

— А ты скольких лет, невестушка, овдовела?

— Тридцати двух, государь. Уж свой бабий век отжила.

— Считай, такая у тебя судьба, а у дочери иная. Пока Анна Иоанновна вдовствующей герцогиней будет, дотоле и сидеть в Курляндии на своих владениях право имеет. Да ты не убивайся, Прасковьюшка, вот Гаврила Иванович наш расстарается, глядишь, и жениха какого Анне сыщет, чтобы права и земли с выгодой для державы нашей соединить.

— А если, государь, в монастырь Аннушка захочет — и такое случиться может.

— В монастырь? С ума она спятила, что ли? Не будет ей никакого монастыря. Гаврила Иванович, прикинул ты, кого бы в Курляндию герцогскими владениями распоряжаться послать?

— Подумать ещё, ваше величество, надобно, крепко подумать.

— Подумай, канцлер. А ты, Прасковьюшка, ступай. Герцогиня твоя герцогиней и останется. Что-то сдаётся мне, плакать по ней ты не больно станешь. Ступай.

— Думается мне, ваше величество, приезжать герцогине в Петербург надобно не по-родственному — по правилам иноземных государей.

— И то верно. Всё невестке растолкуешь. Она хоть и повсхлипывает, а сообразит. Так и Анна лучше себя держать станет.

— Ну, Гаврила Иванович, все дела, кажись, перерешили, обо всём с тобой столковались, пора и честь знать. Время позднее.

— Государь, тут ещё одно...

— Что ещё? До завтра не потерпит?

— Потерпеть может, государь, но это просительница и давненько дожидается.

— Где дожидается? Кто?

— В карете.

— Да ты почём знаешь?

— Сам ей присоветовал: глаза не мозолить, а в случае чего незаметно и отъехать.

— Скажи, тайны какие. Ну, Гаврила Иванович, никак ты в дела амурные какие на старости лет ввязался.

— Я-то нет, а вот помочь и впрямь согласился.

— Да о ком речь?

— О госпоже Монс.

— Что-о-о?! Это у тебя в карете госпожа Монс сидит?

— Так и есть, ваше величество. Очень уж просит аудиенции у вас. А без посредника решительности не найдёт. Опасается.

— Что ей нужно?

— Ничего не говорила, ваше величество.

— Плакала?

— Не видал я что-то, чтобы Анна Ивановна когда слёзы лила. Нрав не тот.

— Изменилась? Сильно?

— Изменилась? На словах не расскажешь. А, кажется, красоты былой не потеряла.

— Отошли прочь — не о чем мне с ней говорить. Хотя... Зови. Так проще будет.

От неожиданности кровь в голову ударила. Все годы вроде бы рядом, в одном городе, а как за каменной стеной. Весточки единой о себе не подала. Прошения какого. И все молчали — гневу царского боялись. Да если по совести, какой гнев — обида одна. Горьчайшая. И по сей час на зубах скрипит, полынным настоем горло перехватывает.

— Госпожа Монс, ваше величество.

— Ступай, Макаров. Больше ты мне не понадобишься.

— Ваше царское величество...

В реверансе придворном самом что ни на есть глубоком присела, едва ручкой пола не коснулась. Как те дамы в Версале. Туфельки самый кончик приоткрыла. Только что не улыбнулась.

— Хотела меня видеть, Анна Ивановна? Говори, в чём твоё дело? За братца, что ли, Видима хлопотать решила? Так он и сам за себя постоит. За три года службы полным молодцом себя показал.

— Я благодарю вас за Вилима, ваше величество, но вряд ли моя благодарность послужит ему на пользу. Я могу только в душе молиться за милостивого монарха.

— И за ваших родителей, которые наградили Вилима умом, отвагой и настоящим бесстрашием. В кампании Полтавской он выказал себя одним из лучших. Но раз это не его судьба, то в чём ваше дело?

— Я решилась просить ваше величество проявить своё великодушие и в отношении сестры заслуженного офицера. Я прошу вас дать мне разрешение на брак.

— Вот как! И кто же твой избранник, Анна Ивановна?

— Барон Кейзерлинг, ваше величество.

— Что?! Твой амант?! Это столько лет вы остаётесь верны этой вашей амурной истории?

— Барон Кейзерлинг никогда не был моим амантом, ваше величество.

— Врёшь! Врёшь, Анна Ивановна, был! Иначе бы...

— Я никогда не осмелилась бы возражать монарху, но правда мне дороже, ваше величество. Барон Кейзерлинг НИКОГДА не был моим амантом.

— Ты ещё поклянись мне в этом на Евангелии!

— Могу поклясться. Но в вашей комнате, кажется, нет священных книг. Велите принести.

— Почему же раньше не поклялась?

— Потому что вы от меня не требовали этого. Вы отвергали всякие доказательства моей невиновности.

— Всё было и так ясно.

— Тогда бесполезно к этой теме возвращаться. Прошедшие годы принесли столько злого, что счесться сегодня уже невозможно.

— А Кейзерлинг все эти года ждал тебя?

— Я не спрашивала и не имела права спрашивать отчёта с барона. Да, барон бывал в моём доме достаточно часто, и своё первое предложение он сделал мне семь лет назад.