Таисия Наполова - Наталья Кирилловна. Царица-мачеха

Как тут не сыскать вины! И царь послал к монахине Феодоре князя Троекурова.

Когда высокий гость появился в келье настоятельницы монастыря, Феодосию пригласили к ней. Увидев пожилого, несколько тучного мужчину, сидевшего в углу кельи при свече, Феодосия поняла, что это князь Троекуров. На нём был дорогой, с серебряными застёжками, польского покроя кафтан. Рыжая с проседью борода была коротко острижена, взгляд водянистых, навыкате глаз холоден и строг.

Сердце Феодосии сжалось от недоброго предчувствия, но, сделав над собой усилие, она приветливо поклонилась Троекурову.

— Блаженная Феодора явилась по твоему вызову, князь, — произнесла игуменья и удалилась.

— Блаженная Феодора, — словно бы с недоверием повторил князь, всматриваясь в лицо монахини-мятежницы.

Троекурова поразила молодость Феодоры — она казалась моложе своих лет — и весёлое выражение её лица. Мысленно он представлял её совсем другой. Он подумал, что придётся отказаться от заранее приготовленного начала беседы с ней и поискать другие слова.

Князь Пётр Иванович был на царской службе человеком опытным, службу свою знал хорошо, умел угождать царю. Он ожидал в ближайшее время получить боярство и вместе с ним прибавку к жалованью, и сейчас, ясное дело, царь не простит ему промаха. Он слышал, что у вдовы боярина Глеба Морозова нрав стал строптивым, и значит, надобно думать, как смирить его. Да он привык укрощать и не таких.

— Боярыня Феодосия, ныне блаженная Феодора, я привёз тебе слово царское.

Феодосия поклонилась. Князь Троекуров повелительно произнёс:

— Государь удостаивает сказать тебе: почто не принимаешь Никонова устава? Или не в вере христианской родилась?

— Ведомо ли тебе, князь, что Никоновы уставы велят христианам оставить отеческую веру?

Князь ответил не вдруг, ибо в словах монахини была правда. Но он пришёл сюда, чтобы убедить бунтовщицу принять царёву правду, и потому сказал:

— Иные люди мятежно разумеют отеческую веру, почто не принимаешь новоизданные законы? Почто дерзко супротивишься слову царскому!

— В какой вере родилась и по апостольскому преданию крестилась, в такой хочу и умереть!

Их взгляды скрестились, и можно было понять, что ни один не уступит другому.

— Аще не покоришься — быть беде. По-доброму тебе ныне говорю эти слова.

— Невозможно мне отречься от нашей православной веры!

— Покорись! Об сыне подумай...

Феодосия помрачнела. О ком ей ещё и думать, как не об отроке-сыне Ванечке! Вся извелась, о нём болея. Да авось Бог милостив!..

Она мельком глянула на князя, и ей почудилась угроза сыну. Губы её затрепетали, творя молитву.

От Троекурова не ускользнуло это состояние монахини. Он торжествовал победу в душе, ибо знал об «огнепалой» ярости царя против мятежницы, догадывался, что эту злобу подогревала царица Наталья, нашёптывала на ушко дарю гневные слова против своей обидчицы. Сам царь не мог бы столь долго злобиться: нрав у него был хоть и раздражительный да вспыльчивый, но отходчивый. А Феодосия — дура-баба: неужто не понимает, что изведут сына злые люди, ежели не покорится?!

Князь дал Феодосии время одуматься, но приходил к ней во все дни без всякого успеха. Не чая себе добра от её упорства, он пригрозил ей истязанием и, теряя терпение, доносил царю о своей незадаче, понося ослушницу недобрыми словами.

В народе ведали о жестоком усердии Троекурова, и, когда он, получив боярство, вскоре умер, в народе стали говорить, что боярин был наказан Богом за истязания праведницы. Вспомнили и судьбу его отца, который «зле умер» за то, что оскорбил Божии церкви и монастыри, обложив их несправедливыми поборами.

Будущее подтвердило догадки князя Троекурова о том, что царица Наталья распаляла гнев государя против своевольницы Морозовой. К этому времени она освоилась с ролью владычицы, была весела, ибо ей удалось справиться с приступами непривычной для неё тоски, вызванной, очевидно, усталостью от предсвадебной длительной суеты и свадебных торжеств. Теперь она могла подумать, как примерно наказать свою обидчицу. В монастыре она, поди, распивает сладкие меды и думает, что ушла от опалы.

Узнав о неудачном посольстве князя Троекурова, Наталья сказала царственному супругу:

— Или князю Троекурову не совладать с бойкой злоязычной бабой?

— Бойка-то она, бойка, и злоязычием Бог не обидел. Да князь и не таких укрощал.

— Слыхала. Молва о нём добрая шла. Да ныне где старому боярину сладить с бунтовскими людьми?

— Старому? Это ты о князе Троекурове? Он муж ещё в силе и на государевой службе ни разу не сплоховал.

Царю Алексею был не по нраву этот разговор о старости. Этак и о нём скажут, что он старый... Однако неуспех князя Петра и царю досаждал: глядя на боярыню Морозову, и другие бунтовать станут.

Уловив в лице царя какое-то недовольство их беседой и одновременно словно бы нерешительность, Наталья сказала:

— Дозволь, государь, поведать тебе мои думки. Не освободить ли князя Троекурова? Как тебе покажется князь Пётр Урусов? Мнится мне, что допрос Морозовой он поведёт строже и злее...

Подумав немного, Алексей согласился с ней.

— Разумен совет твой, Наташа. Ведомо стало, что боярыня Морозова совращает в раскол единокровную сестру свою, княгиню Евдокию Урусову. Будет ли князь Урусов терпеть, чтобы его жёнкой руководила заведомая раскольница, хотя и сестра её? А может, тем и хуже, что сестра. Человек он хоть и недальнего ума, а всё ж поймёт, что Феодосия чинит поруху его семейному благополучию.

Наталья была довольна, что царь легко согласился с ней. Пётр Урусов хоть и был крещёным татарином, да всё же не мог сочувствовать православному фанатизму Морозовой. Крещение принял ещё его дед, а всё-таки татарская кровь брала своё.

Были у Натальи и другие соображения. Коли князь Урусов добром справит посольское дело сокрушения Морозовой, то можно будет и приблизить его ко двору. Наталье он нравился ещё и тем, что напоминал ей о её далёких предках: быстрый, ловкий, по-восточному красивый. И была в его внешности ещё одна притягательная черта: князь был сухощавым, мускулистым, а она не терпела толстых дебелых мужчин, подобных её царственному супругу.

Обговорив с Натальей кандидатуру нового «сокрушителя» боярыни Морозовой, царь пошёл на Верх с боярами «совет творити». Он и его ближники говорили о необходимости быстрее обуздать ослушницу. Но большинство бояр, видевших неправедную ярость царя против неё, не решались открыто возразить ему, «страха ради молчали». Не добившись от них твёрдого слова, царь во всём положился на совет духовных лиц — никониан. Ненавидя праведницу, эти «сыроядцы» готовы были её «живую пожрати».

Одно решение было тем не менее единодушным: боярыню отпустили домой. Те из бояр, что сострадали ей, хотели, чтобы она отдохнула душой, повидалась с родными. Злые же замыслили коварство. Они мечтали вызвать недоверие и недовольство князя Урусова — ради того и дали отдых Феодосии.