Таисия Наполова - Наталья Кирилловна. Царица-мачеха

Но все её затруднения неожиданно разрешил сам Петруша.

— Матушка, сказывают, на моё государево имя пришла челобитная от стрельцов, писанная яко рескрипт.

Лицо Натальи осветилось счастливой улыбкой: как смело её сынишка готов взять на себя трудное дело, как уверенно произносит ранее незнакомые слова!

А царь-малолеток уже держал в руках челобитную, читал с расстановкой, старательно. Видно было, как морщил лобик, пытаясь разобраться в начертанном.

— «Семён Грибоедов или кто иной!»

Петруша поднял глаза на мать:

— В стрелецких полках дозволено столь заправское обращение к чинам? Или Семён Грибоедов не полковник и не стрелецкий голова?

— Сам видишь, стрельцы себе большую волю взяли. Читай-ка далее!

— «Великий государь и великий князь Пётр Алексеевич велел тебе сказати:

В нынешнем 1682 году апреля в 30-м числе били челом великому государю на тебя пятидесятники, и десятники, и рядовые стрельцы того приказа, у которого ты был. Будучи-де ты у того приказа, им, стрельцам, налоги, и обиды, и тесноты всякие чинил. И, примётываясь к ним для взятков своих и для работ, бил их жестоким боем. И для своих же взятков по наговорам пятисотных и приставов из них, стрельцов, бил батогами, взяв в руку батога по два, по три и по четыре. И на их стрелецких землях, которые им отведены под дворы, построил загородные огороды. И всякие овощные семена велел покупать на сборные деньги.

И для строения и работы на те загородные огороды жён и детей посылал работать в неволю. И в деревни свои прудов копать, и плотин и мельниц делать, и лес чистить, и сено косить, и дрова сечь, и к Москве на их стрелецких подводах возить заставлял. И для тех своих работ велел им покупать лошади и бил батогами. И кафтаны цветные с золотыми нашивками, и шапки бархатные, и сапоги жёлтые неволею же делать им велел. А из государева жалованья вычитал ты у них многие деньги и хлеб». Экое длинное писание, — заметил Петруша, — и конца не видать. А почто, матушка, Языкову не дала для чтения? Он бы знал, как отвадить стрельцов, дабы не порочили славных начальников!

В словах сына был резон. Да как признаться ему, что она опасается разговоров? Как показать слабость перед сыном-царём?

— Или Языков сам не знает? Он и то говорит, что стрелецкое шатание да бунтарство до добра не доведут. И то сказать: подлое племя. Сыты, пьяны от казны твоей царской. Земля им дадена, и торгом богатеют. А чуть что не по ним — на мятеж подымаются.

— Я, матушка, как в силу войду, всем им головы посрубаю!

— Нишкни, Петруша! Экий ты какой! — Она пугливо оглянулась, добавила: — А ежели услышит кто? — Погладила его непослушный чуб.— Вырастай скорее, государь мой! А пока подумай, что станем ныне делать? Стрельцы требуют выдачи полковников. Не уважить их просьбы — пуще того бунтом подымутся.

Петруша наморщил лобик, задумался.

— Можно арестовать полковников для вида. Обиды им не чинить.

Лицо Натальи осветилось радостным светом.

— Экое умное ты у меня, дитятко! Только не бодай меня своей упрямой головой. И сама ведаю, что не дитятко ты, но государь. И характера тебе не занимать.

Она, мать, видимо, раньше других поняла, что Пётр родился с задатками могучей гениальности. Хоть и неучёной она была, но материнское чутьё — великая сила. И позже, когда её родные и ближники стали опасаться за Петра, ибо, став завсегдатаем Немецкой слободы, он принялся бражничать и развратничать, мать спокойно возражала: «Ништо! Он своё возьмёт!»

Наталья не раз замечала, что к её Петруше с интересом присматривались иноземцы. В этом ребёнке всё проявлялось резко: и жестокость, и вспышки правдолюбия, и горделивое сознание своих сил. Но давала о себе знать и психическая неуравновешенность, которая выражалась порой в самых диких выходках. Тогда она пугалась за него, видя, как трясётся его голова, а детское личико искажают конвульсии.

Вот и сейчас он вдруг стал кричать, что нужно позвать приставов. Кулачки его то сжимались, то разжимались. Глаза, казалось, готовы были выскочить из орбит.

— Вот и ладно велишь ты, Петруша. И приставов призовём, коли будет надобно. А полковников велим арестовать для вида. А стрельцам велим пить за твоё царское здоровье!

Пётр начал успокаиваться. Согласно мотнул головой на слова матери, спросил:

— Ладно ли служат те полковники?

— И так-то ладно! — живо отозвалась Наталья. — И не следует нам мешаться в это дело, что стрельцы затеяли.

Однако, когда стрелецкий голова Семён Грибоедов был для вида посажен под арест, а потом отпущен на волю, стрельцы взбунтовались сильнее прежнего. Сначала стрельцы подали новую челобитную, а затем явились к самому Красному крыльцу, требуя выдачи им полковников.

Пётр знал многих полковников, любил потолковать с ними. Они же преподавали ему и первые навыки владения оружием. А генерал-майор Бутырского полка Матвей Кровков особенно полюбился Петруше бравым видом, красотой и звучным голосом, каким он отдавал команды стрелецким полкам. Требование выдать генерала Кровкова и полковников на расправу стрельцам привело Петра в бешенство. Он объявил, что велит схватить стрельцов и кинуть их в застенок.

Наталья смертельно испугалась этого гневного приступа сына, кинулась целовать его, зная, что поцелуи действуют на него успокаивающе, обещала сама всё уладить.

Когда гнев Петра немного унялся, Наталья промолвила:

— Давай, сынишка, вместе думу нашу думать. Скажу тебе перво-наперво, что у нас мало власти, да ты и сам это знаешь... Время ныне опасное, бунтовское время, и лучше все спорные дела решать мирно.

— Мирно? Это значит дать волю низким людям? Хорош же я буду государь, ежели стрельцов стану бояться!

— Ну, государь мой, кто же осмелится говорить, что ты стрельцов испугался? А сходи-ка ты лучше в Рейтарский приказ, где полковники сидят под караулом...

Петруша охотно согласился. Он и прежде любил проверять караулы, и непременно заговаривал со служивыми, спрашивал, довольны ли они своей службой и хорош ли корм им дают.

Но, посылая Петрушу к арестованным для вида полковникам, Наталья опасалась, не обидели бы её сынишку-государя, и сама не знала, что делать в столь непредвиденных обстоятельствах. Прежде она обратилась бы к самому князю Долгорукому. С князем и боярином Юрием Алексеевичем у неё всегда были добрые отношения, и ныне было бы кстати с ним потолковать, ибо в его ведении был Стрелецкий приказ. Но сейчас это был старец, перенёсший паралич, а сын его Михаил — слабая и ненадёжная поддержка в делах. Теперь же беспорядки творятся и в самом Стрелецком приказе. Указ покойного царя Фёдора, повелевающий полковникам не брать со стрельцов никаких взяток и сохраняющий за ними права на вольное хлебопашество и вольную торговлю, полковники объявили устаревшим.