Таисия Наполова - Наталья Кирилловна. Царица-мачеха

Но та же Ивановская площадь, оставившая в памяти людей воспоминания о торжественных святых минутах, спустя какое-то время начинала оглашаться стонами и криками наказуемых. Среди них бывали и знатные дворяне, и даже князья. Сословия, даже высшие, ничего не значили: перед наказанием все были равны. Так, знаменитый историк той поры Котошихин был бит батогами за то, что в одной важной посольской бумаге вместо слов «великого государя» написал только «великого», а «государя» пропустил. На Ивановской площади был наказан и князь Хотетовский: бит кнутом за то, что продал одну вотчину двум покупателям.

Ни чины, ни звания, ни дворянство полковников не были приняты во внимание, когда их вывели на Ивановскую площадь для наказания. Полковники были в богатых, но изрядно помятых кафтанах: накануне они провели ночь в застенке. Спать им пришлось на видавших виды тюфяках. Измученные допросами и пытками, они тут же засыпали, не замечая, что к их кафтанам пристала грязь.

Полковников вели строем, точно солдат. А им было всё равно. Ни один из них не поднял глаз на храм Николы Гастунского, мимо которого их вели. Но доносившиеся с площади жуткие вопли были услышаны всеми: кого-то нещадно били кнутом на козле [23] Козёл — здесь: скамья для порки. . А рядом из приказа слышались тяжкие стоны: там в особых помещениях совершались варварские пытки виновных приказных лиц.

Между тем многоголосая площадь гудела голосами людей всех возрастов. Накануне пред храмом Николы Гастунского начали «кликать клич» — традиционное приглашение людей на публичное наказание.

День был майский, солнечный и тёплый.

— Матушка, слышишь, клич кликают? Скорее, а то без нас начнут, — торопил Петруша свою матушку.

Она же, казалось, не слышала ни слов сына, ни гула голосов, но, может быть, всё же ощущала, что все взоры обратились на него, ибо пребывала в великом напряжении, потемнела лицом, только глаза горели еле сдерживаемым гневом.

Петруша видел волнение матери и чувствовал себя без вины виноватым. Перед этим она говорила ему: «Зашатались стрельцы ради твоего малолетства». Петруша в ответ посоветовал ей: «А ты дай стрельцам острастку». — «Не могу. Они волю себе большую взяли. Их пятьдесят пять тысяч человек — что, ежели сговорятся с казаками буйными? А там хитрая Литва ждёт повода, дабы до наших вотчин добраться». Но Петруша и сам слыхал такие речи от князя Бориса.

Ему не понравилось, что его матушка-государыня готова сдаться на милость проклятых стрельцов. Не нравилось и то, что оделась она как монахиня. Тёмная бархатная шапочка скрывала её волосы, которые он так любил. А сверх шапочки ещё тёмное покрывало, опускающееся прямо на плечи. И накидка вся тёмная. И у самой лицо тёмное, будто в печали пребывает. Петруше казалось, что все смотрят на матушку с удивлением.

До него доносились голоса:

— Сказывают, будто полковники внесли деньги по челобитной, дабы откупиться от стрельцов.

— Стрельцы согласились было, да потом на попятный.

— А то... Деньги-то стрельцы получат, да кабы добро было от тех денег.

— Пройдёт смутное время — и полковники со стрельцов всё взыщут.

— Отомстить-то они отомстят...

— Они и ране до смерти батогами забили стрельца.

— А что же патриарх?

— А что патриарх? Он любит одно говорение. Да есть ли толк от тех речей?

Кто-то вздохнул:

— Живёшь и не знаешь, какому Богу молиться...

— Глянь, ужели царица? А я думал, монахиня.

— И сына-царя привела...

— Это чтобы видели её радение полковникам...

— Не стрельцам же ей радеть!

— А могла бы и порадеть.

— Жалованья бы им прибавила. А то огородами да торговлишкой кое-какой пробиваются царские защитники...

— А полковники нет чтобы милость им показать, с них же ещё и драли по три шкуры...

Полковников разбили на три группы, и словно бы эти шестнадцать человек перестали существовать как целое. Они стояли у лестницы Стрелецкого приказа и, казалось, ещё не верили, что их ожидает позорная казнь. Не смешиваясь с остальными, к ступенькам лестницы вышел генерал-майор Бутырского полка Матвей Кровков. Любившие его солдаты хоть и были вынуждены связать ему руки, но обид никаких не чинили. Он был им за отца родного, обучал ратному делу, и солдатская кухня и одёжка была не хуже, чем у стрельцов. Обходился он с солдатами строго, но, не в пример другим, без суровости. Многие из них ходили с ним в Чигиринские походы в 1678 году и помнили, как генерал доблестно сражался рядом с ними. Вместе с ним добывали и славу, показав превосходство русской регулярной пехоты над отборным янычарским войском.

Вспоминал ли генерал в эти минуты о своих военных заслугах? Лица его никто не видел. Матвей Кровков сидел на выступе лестницы, опустив голову на руки, и видны были только концы его больших поседевших усов. Все заметили, как вскинулся мальчик-царь и глаза его округлились, когда он стал смотреть на генерала Кровкова: видимо, прежде знал его.

А Петруша вспомнил вдруг, как его матушка ласково беседовала с генералом, как её комнатная боярыня поднесла ему на подносе дорогую серебряную чашу, и матушка сказала: «Это тебе за отменную службу».

А ныне Петруша вскинул глаза на мать и был поражён суровостью её взгляда. Он знал, что не смеет ни о чём спрашивать её, что ему велено молчать. Ему была ведома её молчаливая суровость. Он знал также, что она не согласилась ни на какие уступки полковникам, в памяти жили её слова, обращённые к князю Борису Голицыну: «Поддержи меня, Борис Алексеевич. И боярыни, и царевны уговаривают меня пойти на попятный. Ты один понимаешь, как легко упустить власть».

Слова матушки казались Петруше резонными. О власти он и сам думал. Ему было известно, что его сестра Софья хотела посадить на престол царевича Ивана, чтобы вернее прибрать к своим рукам все державные дела. В душе Петруши поднимались то гнев против возможных похитителей царства, то неуверенность в себе. Ведь ему присягнули всем миром, сам патриарх благословил его на царство. Но стрельцы затеяли смуту и хотят всё решить своей волей. Они желают поделить власть между Нарышкиными и Милославскими. А как поделить? Иван Милославский старше его и быть-де ему первым царём, а вторым ему, Петру.

Вот отчего матушка и решила ублажить стрельцов и выполнить все их требования. Пусть несправедливые и обидные, но выполнить.

Петруше казалось, что генерал Кровков понимает это, оттого и закрывает лицо руками: не хочется ему видеть, что происходит вокруг. Он ни разу не посмотрел в сторону его, государя, и словно не замечает матушки-царицы.

Но вот полковникам приказали повернуться лицом к лестнице. Петруша впервые был здесь. Стал считать — семь лестниц. Сколько же ступенек? Недосуг, однако, считать. На самом верху лестницы появился дьяк, держа в руках свиток-указ. Раздался его хрипловатый голос: