Таисия Наполова - Московский Ришелье. Федор Никитич

Он взял в руки Евангелие и перекрестил им царя Ивана, потом бережно положил Евангелие на стол и снова поклонился царю. Тот молча, с тихим выражением лица смотрел на своего боярина-шурина, как бы стараясь вникнуть в смысл его поступка.

После того как царь подверг опале своего придворного попа Сильвестра, у него не было духовного отца, он даже не помнил, когда исповедовался последний раз. И не сам ли Господь надоумил боярина благословить его книгой Священного Писания?! То добрый знак. Царь Иван почувствовал, как на душе у него словно помягчело... Он поднялся, произнося:

— Благословен Господь!! А я, боярин, не забуду твоего добра!

Царь быстро вышел из хором, но на дворе ему попался замешкавшийся служилый человек, по чину из детей боярских. Тот так растерялся, что не успел отскочить подалее, не успел даже понять, что произошло, поверженный наземь ударом царского посоха.

— На колени, смерд!

Остальных со двора точно ветром сдуло. Знали, что мнительный царь мог убить ни за что.

Маленький Федя видел из оконца, как во двор въехала царская карета. Он впервые видел царя так близко и с интересом разглядывал его шапку в блестящих камушках, его кафтан, расшитый узорами и сверкающий на солнце. От него не укрылось, что матушка с батюшкой чего-то испугались. Зачем приехал к ним царь? И почему он такой злой? Понемногу им тоже овладел страх. Он забыл про новые игрушки, что подарил ему дядя Данила, и направился к двери, чтобы прошмыгнуть в батюшкины палаты, но его остановила сенная девушка:

— Нельзя, барин, сиди смирно! У боярина в гостях государь. Позову тебя, как уйдёт...

Федя вернулся к окошку и стал смотреть на крылечко, ожидая, когда покажется на нём царь. Но в детскую неожиданно вошла мать. Она была тоненькая и худенькая, как девочка, и только дорогая кика на голове и парчовый, шитый серебром сарафан говорили, что это знатная боярыня. Никто не мог бы назвать её красивой, но для Феди она была лучше всех в целом мире. Он кинулся к ней, а она подхватила его на руки, прижимая к себе. Её тревога передалась ему.

— Матушка, ты испугалась царя?!

— А то! Царской грозы всяк боится...

— Ладно... Скоро вырасту, сам царём стану и буду оберегать тебя, чтобы никто не обидел.

— Ну и добро, сынок... Вырастай скорей!

Мать, смеясь, теребила его, но он видел, как глаза её увлажнились.

— Не плачь, матушка. Царь-от скоро уедет...

— Скоро-скоро, — произнесла она, с тревогой поглядывая на дверь, словно ожидала какой-то беды.

Раздались голоса. Она прислушалась и, опустив сына на пол, быстро вышла, строго наказав ему сидеть тихо.

Федя кинулся к окну.

Не надо бы ребёнку видеть то, что он увидел! Он приблизился к окну в ту минуту, когда царь ударил холопа посохом по голове. Федя узнал Тимошу, с которым ещё утром разговаривал во дворе и который обещал посадить его на коня. Когда холоп повалился наземь, Федя страшно закричал и кинулся от окна. Мать долго не могла его успокоить: сын заходился в крике.

И может быть, это тяжкое впечатление было причиной того, что будущий Филарет Романов станет особенно памятлив на печальное, что страх перед грубой силой будет часто мешать ему на его трудном пути.

Жестокие уроки имеют и опасную сторону. Они нередко накладывают грубые рубцы на душу человека, тем более в юном возрасте. А рассказы Никиты Романовича лишь усиливали значение этих уроков, вызывая порывы властолюбия, столь свойственного всему роду Кошкиных-Захарьиных.

Поведение Никиты Романовича было живым уроком жизни для юного Фёдора.

Это было время, когда Романов-старший укреплял своё положение при дворе. После опалы Алексея Адашева Никита Романович стал самым близким к царю человеком. Он был и советником, и мыльником, и телохранителем. Его усердие было вскоре вознаграждено. Царь подарил ему село Преображенское. Отвесив Иоанну поясной поклон, Никита Романович молвил:

— Благодарение Господу и тебе, государь, что согрел сердце холопу своему Миките, показав ему милость.

Куда как спокойно теперь на душе у Никиты Романовича. Но может ли он сказать, что уверен в царе, что постиг его душу? Такие вопросы не приходили ему в голову, как, впрочем, и многим боярам. Люди, поглощённые устройством своих дел и слишком спокойные, чтобы волноваться о чужих судьбах, мало интересуются тем, что творится в душах окружающих. Они склонны верить в разумность происходящего, ибо «всё в воле Божией».

Жестокость считалась дозволенной даже в глазах незлых людей. Когда царь убил посохом холопа Никиты Романовича, боярин сказал:

— И поделом Тимофею. Зачем выставился перед царём?

Было ли это оправданием жестокости или Никита Романович хотел попасть в общий тон, установленный царём? Скорее всего, боярин не видел в этом жестокости: насильственная смерть холопа была делом обычным. Холопами же почитались все подданные царя, в том числе князья и бояре.

Многочисленные казни по воле царя, без всякого суда, становились бедствием державы и всего русского общества, а в глазах Никиты Романовича являлись делом государственным. Романов-старший верно служил царю не из одной холопьей преданности или родственных чувств. Тем более не ради корысти. С царём Иваном его связывали заботы, судьбоносные для России. Истоки этой связи уходили в далёкое прошлое. Московские великие князья, начиная с Ивана Калиты, стремились к единодержавию и успешно теснили князей Рюриковичей, имевших одинаковые с ними права на русский престол. При Иване III, деде Грозного, Рюриковичи были уже в тени, а первенствующего положения домогались служилые люди, получавшие боярство за верную службу великому князю.

Удивительно ли, что при сыне Ивана III — Василии Ивановиче — заметнее других выдвинулись бояре Кошкины. Не будучи сами родовитыми, они успешно сдерживали наплыв княжеских фамилий ко двору, и Михаил Юрьевич Кошкин занимал уже второе место при великом князе. Но самые надёжные и окончательные успехи ожидали бояр Кошкиных-Захарьиных в царствование Ивана Грозного. Женившись на Анастасии Романовне Захарьиной, царь дал представителям этого боярского рода особые права и привилегии.

Можно было, однако, понять, что личный выбор царя не был вполне свободным от соображений государственной политики. Открыто было выражено предпочтение роду незнатных московских бояр. Царь не хотел терпеть рядом с собой представителей гордых князей Рюриковичей. Это подтверждали и последующие его шаги, когда начались опалы на знатные княжеские и боярские фамилии.

В Никите Романовиче Иван Грозный нашёл ум и энергию преданного ему вельможи, разумно рассудившего, что для устройства державы необходим приток свежих сил из служилого сословия. Царь был доволен, что его любимый боярин чуждался многих бояр, высмеивал их невежество, глупость, лень: живут-де как мыши в норках, в стороне от государевых дел.