Таисия Наполова - Московский Ришелье. Федор Никитич

— «Спеши медленно». Это и ранее Плутарха было говорено великими мудрецами.

Сапега опустил подбородок на рукоятку трости и внимательно вгляделся в лицо Фёдора Романова.

— Разумно сказано, но не в полную меру. Серторий учил туземцев, как важно выбирать свой час .

— Лев Иванович, — обратился к нему молчавший до того Щелкалов, — не довольно ли будет мудрёных словес? Не пора ли к делу прибиваться?

— Именно это я и намерен делать, и ты, надеюсь, будешь доволен моими словами. Кое-кто думает, что Руси пора вырвать её старозаветный хвост и на это надобно бросить силушку великую. Так думают иные вельможи в Польше и находят поддержку здесь. Коронный гетман Ян Замойский собрал голоса в пользу короля Сигизмунда, чая от него соединения шведской и польской корон, чтобы двинуть на Русь сильное войско. Да так ли разумно это решение? Не лучше ли по примеру, преподанному Серторием, выщипывать «русский хвост» по волоску?

— Так-так, — подтвердил Щелкалов.

Видя, как дёрнулся Фёдор, он добавил:

— Лев Иванович разумеет таких вельмож, как Годунов. У него есть на это и свой порядок, и свои дипломатические обычаи.

— Да меня-то зачем позвали для таких речей? Я не дипломат, — возразил Фёдор, обеспокоенный неожиданным поворотом разговора.

— Здесь-то ты и нужен, — заметил Щелкалов.

— Сын Никиты Романовича достоин играть важную роль при московском дворе, — поддержал его Сапега.

Фёдор дипломатично промолчал. Внимательно наблюдавший за ним Сапега продолжал:

— Я думаю, меж нас двух мнений быть не может. Фёдор достоин престола польско-русского королевства.

— Лев Иванович, а ты не обмолвился часом? На первом месте надлежит быть короне русской. Царь-то русский.

— Нам о том ведомо, — усмехнулся Сапега. — Ясновельможные паны стоят на том, чтоб королевство именовалось польско-русским . И важным условием сего объединения должно быть принятие русским царём латинской веры.

— Сие невозможно! — не сдержался Фёдор. — Наш православный царь набожен и усерден в своей православной вере ещё с малолетства.

— Различие меж православным и католическим вероисповеданиями не столь существенно, как думают, — примирительно заметил Сапега. — Авось и придут в интересах сторон к взаимному согласию. Договорились же об отпуске польских пленных без выкупа.

— Доброе слово доброго человека может горы своротить, — вставил от себя Щелкалов, любивший подчеркнуть при случае, что польским пленным помог Фёдор Романов, замолвивший за них «доброе слово» перед царём-родичем.

— Зачем горы сворачивать? Вы лучше дайте нашим шляхтичам земельки, — пошутил Сапега.

— Или наш царь не изрёк своего милостивого слова? Многие угодные земли дарит он шляхтичам по Дону и Донцу, — возразил Фёдор.

— В таких далёких и пустых местах какая прибыль будет нашим шляхтичам? Они просят землю в Московском государстве, да в Смоленске, да в Северском краю! Оно и самому царю прибыль будет.

— Русский царь землёй не торгует! — отрезал Фёдор, которого давно смущал этот разговор.

Эти люди явно преувеличивали его возможности влиять на царя. Да и станет ли он хлопотать о том, чтобы отнять у русских людей землю в пользу иноземцев?

«Каков зверёныш вырос! — подумал Сапега, с явным подозрением приглядываясь к Фёдору Романову. — И не зверёныш, а зверь!» Обратившись к Щелкалову, он произнёс с притворно горестным видом:

— Ну что ж, Андрей Петрович, видно, справедлива русская поговорка: «Богатого с бедным не верстают».

Ему показалось, что Фёдор зол по тайной злобе к Годунову, который лишил Романовых после смерти их отца прежнего величия при дворе. Это соображение примиряло Сапегу с резкостью Фёдора. Как у всякого умного человека, у него не было в обычае прилаживать к себе чужой нрав. Он думал, как самому приладиться к чужому нраву. Фёдор будет нужен ему, значит, стоило и потрудиться.

— Волей Божией это дело уладится. Без союза с Польшей быть Руси в великом разорении, — как бы подводя итог беседе, сказал Сапега. — А на тебя, Никитич, многие надежды у людей. В Годунове мы никакой правды не чаем. Всё делает проволокой. Больше с ним дела делать не станем.

Провожая гостей до двери, он произнёс, обращаясь к Фёдору:

— Ты бы сказал своему государю, чтобы прислал нам к столу рыбки всякой да солёностей разных московских. Больно они у вас хороши!

«Каков Сапега! — думал Фёдор, возвращаясь домой. — То угрожает, то просит и юлит. Начал с великого запроса: землю им московскую подавайте! А кончил рыбкой. Кто из них хуже — Сапега или Годунов? Борис всё же блюдёт интересы державы... А Сапега смотрел на меня как на врага, которого задумал покорить».

Когда Фёдор вернулся домой, Ксения, заметив его особенное состояние, выспросила о разговоре с Сапегой и, ничего не сказав, вышла. А на другой день как бы ненароком молвила, что думает наведаться к Марье Годуновой: та давно уже приглашает её в гости. Фёдор тоже ничего не сказал ей на это, а сам подумал: «Не оплошкой ли я так круто разговаривал с правителем? Хоть оно и говорится: «Кто без храбрости, тот без радости», — да осторожность не мешает». Вспомнил, как незабвенный родитель его Никита Романович говаривал: «Легче переносится суровость судьбы, чем коварство врагов. Мирись с ними, елико возможно. Кстати бранись и кстати мирись».

Между тем вездесущий Годунов проведал, что меж Фёдором Романовым и Сапегой, с которым его свёл Щелкалов, состоялся разговор. Это насторожило правителя. Сапега был его заклятым врагом. Надо бы задобрить старшего Романова. Тут он вспомнил (который раз!) о клятве, какую дал Никите Романовичу — «держать бережение великое» к его сыновьям, и решил милостиво обойтись с Фёдором. Вскоре они встретились в царских покоях. Рядом никого не было. Годунов отозвался первым:

— Здрав буди, Никитич!

— Тебе такого же здравия желаю, Борис Фёдорович!

— Радуюсь досужеству твоему да ловкости в делах, Фёдор Никитич! Ныне думаем дать тебе боярство. Самое время. А там заступишь место дворцового воеводы.

— Кланяюсь тебе на добром слове, конюший боярин!

Годунов особенно пристально посмотрел на него, словно бы что-то прикидывал либо в чём-то не был уверен. Лишь позже, по воспоминаниям, Фёдор понял значение этого взгляда.

Это было время, когда Годунов укреплял собственное могущество, хлопоча о всеобщем расположении к себе, одних задабривал подарками от имени царя, другим выражал ласку и сулил многие выгоды в будущем. Он преследовал казнокрадов и взяточников, заботился о порядке и особенно о том, чтобы его считали справедливым правителем. Он чувствовал ревнивое отношение к себе представителей именитых родов, якобы ничего не замечая, а между тем делал своё дело. Стараниями Годунова общество становилось ещё более разношёрстным, чем при Грозном. Вражеские легионы, взятые в плен Иоанном и состоявшие из лавочников, бюргеров, купцов и просто голодранцев, осели на русских землях. Они становились детьми боярскими, служили дьяками в приказах, пополняли отряды стрельцов. Составляя прослойку «новых русских», они осмеивали русскую старину, культуру, обычаи, нравы. Корысти ради многие из них крестились, получали русские имена. Русские же окрестили их своим именем — новики.