Мишель Зевако - Борджиа

Странная вещь происходила в это время в непоколебимом и бдительном сознании шевалье. Оно полностью освободилось от влияния Чезаре! А освободившись, шевалье не мог не стать врагом этого человека, который в итоге-то ничего ему не дал, кроме внешних признаков очевидного благоволения. Такая благодарность монсиньора и ввергла его в тюрьму.

Но арестовав шевалье без видимой причины, Чезаре освободил его от обязанности хранить верность военачальнику. Так лишение свободы сделало узника вольным. И шевалье сказал себе, что если он когда-либо получит настоящую свободу, то безо всяких угрызений совести сможет посвятить свою жизнь служению Примавере.

Время между тем тянулось медленно. Рагастен поначалу было собрался выковырять железный крюк из каменной стены. Но очень скоро он убедился, что даже с подходящим инструментом ему потребовалось бы немало дней, чтобы осуществить этот замысел. Потом он попытался разбить ручные и ножные кандалы, резко ударяя ими друг о друга. Он только набил себе синяки. Наконец он уперся изо всех сил, пытаясь разорвать хотя бы одно звено в цепи… Всё было бесполезно. Тогда шевалье присел у стены и машинально стал жевать кусок хлеба. Потом мало-помалу усталость взяла свое, и шевалье уснул.

Его пробудил скрежет ключа в замке. Камера осветилась.

Вошли двое стражников; каждый из них держал в руках факел. За ними в камеру протиснулись четыре аркебузира, потом еще трое мужчин в монашеских рясах, с капюшонами, прикрывавшими головы, расположились прямо перед ним. А в коридоре Рагастен заметил солдат с пиками и алебардами – добрых два десятка солдат готовы были наброситься на узника по первому приказу.

Один из троицы в капюшонах выступил на шаг, тогда как двое других приготовились записывать.

– Вы и в самом деле шевалье де Рагастен? – спросил мужчина.

– Да, синьор… А вы кто?

– Я – судья верховного трибунала, уполномоченного выносить окончательные приговоры во имя папского правосудия, опирающегося на Божественную справедливость. Обвиняемый, вы прибыли в Италию, чтобы подстрекать к измене против святого отца и его августейшей семьи.

– Я приехал в Италию, чтобы поступить на честную службу к герцогу Борджиа, – ответил Рагастен.

– Свидетели показали, что ваши намерения были далеки от тех, что вы только что назвали. Но мы не хотим углубляться в ваши мысли… Мы только обвиняем вас в попытке убийства…

– Убийства? – Рагастен скорее удивился, чем возмутился.

– Вы неожиданно, изменнически, трусливо нанесли удар кинжалом монсиньору Франческо, герцогу Гандийскому.

Рагастена оглушило столь неожиданное обвинение. Он просто пожал плечами.

– Отвечайте на выдвинутое против вас обвинение… Не молчите.

– Я молчу, потому что это обвинение абсурдно. Убийца… Да вы его знаете так же хорошо, как и я. До сих пор я сомневался в увиденном… Не доверял своим чувствам. Но теперь я убежден, что не ошибался. Передайте синьору Чезаре, чтобы в следующий раз, когда он нанесет подлый удар кинжалом, он хорошенько вытирал следы крови.

– Вы напрасно пытаетесь внушить суду факт омерзительного кощунства, – поспешно возразил судья. – Повторяю. Можете ли вы доказать, что не закололи кинжалом Франческо, герцога Гандийского?

Рагастен присвистнул, как на охоте.

– Напишите, что обвиняемый признался! – крикнул судья.

– Напишите также, что судья верховного трибунала солгал, – добавил Рагастен.

Ничего не ответив, судья схватил протокол, который ему протянул писарь и принялся поспешно читать его. Он закончил чтение следующими словами:

– Осужденный, приговор будет приведен в исполнение в течение трех суток. Этот срок вам дается, чтобы испросить Божественное милосердие…

– А вам… вам потребуется целая жизнь, чтобы смыть с совести злодеяние, вами совершенное.

Несколько секунд спустя Рагастен остался один. Эта пародия на суд совершилась с такой быстротой, что шевалье подумал, не приснилась ли она ему.

Но вскоре он смог отчетливо воспроизвести все детали этой ошеломляющей сцены. И вновь отдались в мозгу слова приговора:

– Осужденный будет помещен в последнюю камеру на срок два раза по двенадцать часов, чтобы раскаяние смогло войти в его развращенную душу… Потом он будет извлечен оттуда живым или мертвым… Ему будут отрублены запястья … в публичном месте… Палач перерубит ему шею на судебной плахе топором или мечом… Тело осужденного будет выставлено у позорного столба в течение двух суток после казни.

Где находится эта последняя камера, о которой говорилось в приговоре? Рагастену это было безразлично. Но зато он ясно понял, что ему отрубят голову. Его мысли непреодолимо обращались к Чезаре.

– Да, хорошенького господина я себе здесь выбрал! – пробормотал он. – Я приехал сюда, чтобы пройти курс славы, а получил от него урок убийства. Еще дешево отделался!..

Рафаэль Санцио после похищения своей юной жены отправился в Гетто, чтобы предупредить Магу о том, что произошло, но он не нашел приемной матери Розиты. Она и в самом деле исчезла.

…Когда Рафаэль ушел, навсегда уведя свою Форнарину, старая Роза удалилась в комнату девушки в приступе безнадежного отчаяния.

– Теперь одна!.. Одна во всем мире… Одна с жаждой мести…

Эти слова она повторяла бесконечно, то и дело прерывая их рыданиями. Но сердце Маги закалилось в страданиях. Поэтому через некоторое время она успокоилась, по меньшей мере внешне.

Она вернулась в конуру, в которой принимала папу. Потом открыла старый сундук, вытащила из него шкатулку, набила золотом и драгоценностями пояс и, покончив с этим занятием, еще раз оглянулась вокруг и вышла.

Мага прошла цепи, перегораживавшие улицы Гетто, и, казалось, вновь обрела хладнокровие. Десять минут спустя она оказалась перед Веселым дворцом. Она обогнула его, дошла до того места, где здание подходило к самой воде, остановилась перед маленькой дверью и открыла ее своим ключом.

Не в первый раз старая Роза пользовалась им; не однажды она таким путем проникала в жилище Лукреции. Она пересекла, не колеблясь, некое подобие внутреннего дворика и вошла в проход, преодолев который, поднялась по узкой лестнице.

Достигнув третьего этажа, Мага пошла по лабиринту коридоров с такой уверенностью, что выказывало совершеннейшее знание их расположения. Наконец она остановилась перед одной дверью и поскребла пальцем. Подождав несколько секунд, она еще раз царапнула, но на этот раз особым образом. Видимо, это был заранее обговоренный сигнал. Мгновением позже дверь отворилась и чей-то голос в темноте едва слышно проговорил:

– Это вы, синьора?.. Пресвятая Дева! Какие холодные у вас руки… Садитесь, вот здесь… Подождите, я зажгу свет…