Мишель Зевако - Борджиа

– А средство спасти мои персики от червей? – вдруг вспомнил Бонифаччо.

– О! Но этот секрет посложнее. Завтра я передам вам список растений, которыми вы должны меня обеспечить; они необходимы мне для изготовления предохранительного порошка. Ни один червяк, ни одно насекомое не сможет ему противостоять.

– Тогда до завтра…

– А вы ведь говорили мне, что Его Святейшество любит иногда гулять в саду?

– Да, почти каждый вечер Его Святейшество любит бродить в одиночестве среди моих куртин. Но сегодня вам нечего бояться: время прошло.

– Ладно!.. Но я так надеялся увидеть августейшего понтифика!

– Оставим это на завтра, молодой человек. Вот из этого окна вы сможете его видеть через жалюзи… Насколько возможно видеть ночью.

– Но если святой отец не будет сегодня ночью гулять, тогда мы можем воспользоваться случаем и осмотреть ваши больные деревья… Таким образом, на следующую ночь я смогу работать продуктивнее.

– Вы правы… Пойдемте.

Погасив свет, они выскользнули в сад. Он был воистину достоин тех похвал, которыми Рагастен наградил его совершенно случайно. Если бы шевалье не был занят куда более важными заботами, он бы искренне восхитился великолепием куртин, безупречным расположением растений, удивительной чистотой деревьев. К больным персиковым деревьям они также подошли, и Рагастен объявил, что он весьма тщательно займется их лечением.

Оба вернулись довольными: Рагастен основательно изучил поле будущего «сражения», Бонифаччо надеялся получить волшебные рецепты.

Ночь прошла спокойно.

Весь следующий день Рагастен прятался в павильоне садовника, где он толок и растирал растения, которые принес ему Бонифаччо в соответствии со списком, полученным им от молодого Петруса. Нечего и говорить, что Рагастен изучил павильон сверху донизу. Он отставил в сторону два пакета веревок и два вида кляпов, на изготовление которых он пустил простыни.

– Один – для мастера Бонифаччо, другой – для Его Святейшества, – тихо проговорил он.

Одного только не успел сделать Рагастен: несмотря на тщательные розыски, он не смог обнаружить место, где садовник хранит ключ от потайной калитки.

День медленно клонился к закату. Терзаемый нетерпением, Рагастен был вынужден беседовать о цветах и отвечать на тысячи вопросов, которые задавал ему Бонифаччо об искусстве садоводства в Германии. Наконец наступил вечер. Садовник с большим тщанием опустил жалюзи и зажег свечу.

– Быть может, Его Святейшество отправится сегодня на прогулку, – сказал он.

– В котором часу святой отец обычно выходит?

– Около девяти. Он прогуливается около получаса. В десять вилла погружается в сон.

Рагастен не откликнулся. Он нервничал. Ему не сиделось на месте. Пробило девять… Он устроился около жалюзи. Бежали минуты…

– Вот и десять! – вдруг произнес Бонифаччо. – Святой отец не выйдет сегодня вечером… Ну уж завтра он точно будет гулять. Крайне редко он проводит двое суток без глотка свежего воздуха, без одиноких раздумий в тишине.

Рагастену стоило больших усилий не выдать своего разочарования.

А старый садовник вернулся к своей любимой теме. Он рассказал, сколько труда ему стоит уход за сливовыми деревьями… А между тем наступила ночь.

– Идемте, молодой человек, – опомнился наконец садовник. – Пришло время отдохнуть.

Приближалась полночь. Но тут в ночи внезапно раздался заунывный звон колокола. Бонифаччо медленно стянул шапку.

– Что это? – вздрогнул Рагастен.

– Это? Колокол часовни. Кто-то умер на вилле… И притом человек значительный… Иначе бы не звонили в ночи.

Какое-то ужасное предчувствие встревожило Рагастена. Старик-садовник приблизился к окну. А колокол с равными интервалами продолжал посылать в ночь мрачные призывы.

– Это звонят по женщине! – добавил старик.

– По женщине! – испуганно вскрикнул Рагастен.

– Да. Если бы умер мужчина, удары были бы двойные… Слушайте…Ах! – вскрикнул внезапно садовник.

– В чем дело?..

– Папа!

Рагастен бросился к окну. Бонифаччо пальцем показал на быстро двигавшуюся темную фигуру.

– Что же это такое произошло? – недоумевал садовник. Чтобы святой отец пробудился в такой час, да еще шел так необычно…

Бонифаччо не успед закончить фразу. Рот его внезапно заткнул кляп; мгновенно голову обмотала повязка. Садовник хотел было обернуться, но его, бледного от ужаса, уже опрокинул на спину шевалье.

Рагастен быстро связал ему ноги, потом руки… Через несколько мгновений садовник был не в состоянии пошевелиться или произнести хотя бы один звук.

– Если захочешь шевельнуться, считай себя трупом!.. Где ключ от потайной калитки? Быстро!.. Можешь указать глазами.

Бонифаччо героически зажмурил глаза, показывая тем самым, что он не будет отвечать. Рагастен вытащил кинжал и приставил его к горлу садовника.

– Поторопись! – хладнокровно сказал он.

Бонифаччо, побежденный страхом, указал глазами на собственную грудь.

Рагастен торопливо обшарил ее. Пальцы шевалье наткнулись на ключ. Он положил ключ в свой пояс. Потом, забрав второй кляп и мешок с веревками, шевалье выскользнул наружу…

Ночь была темной. Рагастен скорее наощупь пробирался от дерева к дереву. Так он достиг аллеи, по которой прогуливался папа. Двойной ряд лип укрывал аллею, но Рагастен сразу же узнал понтифика. Правда, походка у него была какой-то странной; руки он заложил за спину, голову опустил и все время бормотал какие-то несвязные слова…

Рагастен резко наскочил на понтифика и повалил его на землю. Ошеломленный Борджиа на пару секунд онемел. Этих секунд Рагастену хватило. Когда папа пришел в себя и хотел было позвать на помощь, он этого сделать не смог: рот ему заткнул плотный кляп.

За несколько мгновений Рагастен, как и в случае с Бонифаччо, закончил связывать папу. Потом он взгромоздил пленника на плечо и, сгибаясь под тяжелой ношей, доставил его в павильон, где положил понтифика на кровать. Глаза папы были полны угроз, но Рагастен не обращал на них никакого внимания.

Едва отделавшись от своей ноши, он поспешил к потайной калитке. Рафаэль и Макиавелли были на месте. Спадакаппа под кипарисами стерег лошадей.

– Быстрее! – вполголоса скомандовал Рагастен. – Он наш.

Вся троица вошла в сад и устремилась к павильону.

Рафаэль ощущал громкое биение своего сердца. Оно чуть не разрывалось от волнения. Макиавелли был, как обычно, холоден и решителен. Рагастен, конечно, испытывал гордость от того, что держал в своих руках жизнь одного из хозяев мира. Да еще какого! Самого могучего… самого абсолютного, того, кто распоряжается не только судьбами людей, но и судьбами мирских владык, и даже сознанием народов.