Геннадий Турмов - По дуге большого круга

© Турмов Г. П., 2016

© ООО «Издательство «Вече», 2016

© ООО «Издательство «Вече», электронная версия, 2016

Огромную территорию России от Уральских гор до побережья Тихого океана иностранцы издавна называли Сибирью.

Это понятие настолько укоренилось, что и до сих пор для многих из них Владивосток, Омск, Хабаровск… располагаются где-то там – в Сибири.

Коуди Марш, известный американский журналист, побывавший в 1920 году на российском Дальнем Восток, опубликовал в журнале «Нэшнл джиографик» статью под названием «Знакомство с российским Диким Востоком».

В ней он пишет: «…В Сибири так много всего, что американцу приходит на ум “Дикий Запад” прежних дней… Американка, смеявшаяся над англичанином, который жаловался, что за 10 дней, проведенных им в Нью-Йорке, не видел ни одного индейца, по прибытии во Владивосток спросила, есть ли в городе опасность встретить волков. За все время пребывания в Сибири, я не видел ни одного!»

Далее он отмечает: «…Города русского “Дикого Востока” не очень густо населены… Первым следует Владивосток. На другом конце этой земли – Омск, столица. Между ними, как севернее, так и южнее, – Томск, Екатеринбург, Челябинск, Чита, Хабаровск, Иркутск, Харбин и Никольск.

Лишь одна черточка этих красивых городов вызывает больше всего возражений – их грязь и сопутствующие ей ароматы. Я как-то с осуждением отметил это в беседе с русской женщиной, повидавшей свет. Она же резко напомнила мне, что разнообразная вонь чикагских скотопрогонных дворов, дымы Питтсбурга и острый бензиновый дух нью-йоркской Пятой авеню все равно занимают первые места в ее списке неприятных городских запахов».

К. Марш называет Владивосток «интереснейшим и крупнейшим городом Восточной Сибири» и заключает: «…Я так подробно остановился на Владивостоке, потому что он – ключ к Сибири». И далее: «К сибирской жизни изумительно прикипаешь. Что-то в ней чарует. Меня с более чем тысячным американским контингентом эвакуировали в Манилу и все три месяца на Филиппинах я то и дело слышал, что бойцов тянет обратно в старый, добрый “Влади”».

Начав перечень «сибирских городов» с Владивостока и закончив Никольском (будущим Уссурийском), американский журналист как бы очертил часть «дуги большого круга», вдоль которой прошла жизнь героев этой книги.

Вообще-то «дуга большого круга» – специальный термин в кораблевождении, который по-другому называется ортодромией (по-гречески – прямой путь) и представляет собой кратчайшую линию между двумя точками на поверхности вращения (в данном случае земного шара). Откуда об этом мог знать сельский парубок Иван Потопяк, когда вместе с другими переселенцами рассматривал самодельную карту, на которой был начертан путь от села Ходыванцы на Украине до села Антоновки в Приамурье? А ведь именно он назвал этот путь «дугой большого круга».

Иван забросил в телегу охапку свежескошенной травы, разровнял ее и блаженно растянулся, насколько позволяло узкое пространство кузова.

Многолетний переход через всю страну крестьянских переселенцев из Люблинской губернии царства Польского Российской империи подходил к завершению. Еще один рывок в десяток верст – и они въедут в деревню Антоновку – конечный пункт их нелегкого пути.

Иван много передумал за это время, но не находил ответов на множество своих вопросов.

– Правда ли, что их ждет рай земной, как обещали вербовщики, агитируя за переезд на Дальний Восток?

– Много ли дадут земли?

– Удастся ли и ему выделиться и зажить своей семьей?

– Выйдет ли за него Ксения Зозуля, семья которой тоже была в обозе переселенцев?

Пока что место перед Антоновкой ему нравилось. Стояла пора ранней осени, а бабье лето – оно по всей России, наверное, одинаковое. Солнце было по-летнему яркое, но изнуряющей жары не было. Стрекотали цикады, носились взад-вперед стрекозы, на все лады распевали ранние птахи. А таких огромных бабочек, такого их разноцветья Иван не встречал нигде. Наблюдая, как огромный махаон, величиной с небольшого воробья, взгромоздился на яркий цветок, тут же согнувшийся под его тяжестью, он вспомнил, как родственники отговаривали его отца, Федора Потопяка, от переезда на Дальний Восток.

– Та куда ж вы собрались? Там вже ж яблоки стаканами продають, а все то, шо шевелится, то и кусается!

Иван слышал, что мелкие яблочки те называются «китайками», и только они растут в том климате.

Однако Потопякам, Зозулям и другим землякам до того опостылело бесправное батрацкое житье, беспросветная бедность и нищета, что они готовы были уехать хоть на край света. По существу, так оно и вышло.

– Ну, Ваня, с богом, – пробасил отец, беря в руки вожжи, и, как молодой, ловко вспрыгнул на передок телеги.

– Но-о-о, родимая, отдохнешь скоро, – понукал он сивую лошадку, которая действительно, будто что-то поняв, бодро затрусила по еле видимой колее, помахивая хвостом и отгоняя надоедливых оводов.

Иван, привычно подпрыгивая на телеге от тряски, глядел в небо, по которому проплывали меняющие на ходу очертания кучевые облака, и вспоминал свое село Ходыванцы, учебу в церковно-приходской школе, работу подпаском у помещика, у которого батрачил и отец.

Крепко сбитый, с ярко-синими глазами, любознательный подросток через год после окончания церковно-приходской школы легко сдал экстерном экзамены за курс двухклассного городского начального училища. На этом его образование и закончилось. Само по себе, село, где жили Потопяки, было сравнительно большим. В нем были церковь, костел, двухклассное училище, и более двух десятков преимущественно еврейских лавок, а двухэтажных домов и десятка, наверное, не набралось бы.

В селе Ходыванцы, как и во всей Люблинской губернии, проживали поляки, украинцы (тогда их называли малороссами) и евреи.

Малороссы, большей частью православные, недавно обращенные из унии, заселяли юго-восток губернии и, как правило, батрачили на польских помещиков. К таким семьям относились и Потопяки.

Однако знавали они и лучшие времена. По семейным преданиям, в канун польского восстания в дочку их прадеда по отцовской линии без памяти влюбился высокородный польский князь. Да и было в кого влюбиться. Высокая, статная, с русой косой ниже пояса и такими пронзительными синими глазами, что не только парубки, но и девки, и взрослые мужики, и бабы не могли долго выдерживать ее взгляда. Отводя глаза, бабы крестились, думая про себя:

– Дал же Господь Бог такую красоту босячке!

А «босячка» София проходила по селу величавой походкой, горделиво выставляя на всеобщее обозрение свою неповторимую красоту девичьей свежести и обаяния. Хотя гордячкой она не была, но и подружки у нее не водились: кому охота, чтобы парни пялились только на нее, не обращая никакого внимания на других девчат.