Анри Кок - Последние из Валуа

– Ну, что ты на это скажешь? – спросила Женевьева, заглянув подруге в глаза.

– А то, – ответила последняя, улыбнувшись, – что я не могу похвалить тебя за послушание. Ведь твой кузен просил тебя ни о чем мне не рассказывать.

– А я всё рассказала! В подобных, знаешь ли, случаях трудно быть скрытной… О, моя дорогая, похоже, эти итальянцы – еще более красивы и великолепны, чем о них говорит д'Аджасет! В последние две недели весь монастырь только о них и судачит. Все наши сестры горят желанием с ними познакомиться! А они едут сюда ради нас! Какая радость! Только представь, как нам будут завидовать!

– Сумасшедшая!

– Что ж, пусть я и сумасшедшая, но уж лучше такое сумасшествие, чем твоя рассудительность… которая делает тебя такой бесчувственной.

Екатерина де Бомон спокойно пожала плечами.

– Я не более бесчувственная, чем любая другая, разве что…

– Ты еще не встретила того счастливца, которому бы тебе хотелось отдать свое сердце. Кто знает, вдруг им окажется шевалье Базаччо? Однако эти господа будут здесь в два часа, так что самое время нам заняться нашим туалетом.

– Нашим туалетом!

– Разумеется. О, я знаю, что с этими ужасными монашескими одеждами особо не развернешься. Но все равно, добавив к ним немного кокетства, мы сможем не растерять совершенно те преимущества, которыми нас наградила природа! Пойдем. Ты сегодня очень плохо причесана… волос почти не видно… А этот апостольник слишком туго затянут… Пойдем ко мне; я все исправлю. Если ты не кокетка, я побуду ею для тебя.

С этими словами Женевьева потащила Екатерину в свою келью, роскошью обстановки напоминавшую будуар великосветской женщины. Возложив на себя функцию камеристки, она помогла Екатерине раздеться и распустила ее волосы, чтобы одеть ее и расчесать уже по-своему. И, с беспримерным рвением принявшись за дело, бойкая кузена д'Аджасета принялась восторгаться красотой подруги.

– Восхитительные волосы! Бьюсь об заклад, таких нет даже у молодой королевы, а кожа твоя превосходит своей белизной самую белую лилию! А эти тонкие, изящные брови, эти длинные шелковистые ресницы, этот крошечный ротик с пурпуровыми губками! Улыбнитесь-ка, мадемуазель, чтобы я могла увидеть ваши зубки… Настоящие жемчужины!.. А эти ножки!.. Нет, Екатерина, определенно, такую красоту просто грешно скрывать в монастырских стенах! Это просто преступление – жить в тени, когда ты так прекрасна! Ты, моя дорогая, создана для того, чтобы блистать в свете, где бы тебя любили, обожали, носили на руках!

– Сумасшедшая, сумасшедшая! – твердила покрасневшая под потоком этих комплиментов Екатерина.

Но может ли девушка, пусть даже она скромна и напрочь лишена тщеславия, не испытать тайного удовольствия, услышав, как ее называют самой красивой? Лесть – опьяняющий яд, и Женевьева д'Аджасет знала что делала, когда восхваляла так Екатерину де Бомон.

В келью, запыхавшись, ворвалась одна из сестер.

– Вас требуют в сад. К вам пришли: ваш кузен граф де Шатовилен, Женевьева, и двое его друзей.

Женевьева увлекла подругу за собой.

Осведомленная об именах и достоинствах посетителей, аббатиса, Антуанетта д'Андуэн, несмотря на ее сорок лет, тоже еще весьма интересная женщина, сочла за честь встретить гостей лично.

Когда явились Женевьева и Екатерина, аббатиса сидела с этими господами в беседке, у входа в которую – не из скромности, но потому, что им так было приказано – толпились все до единой послушницы, с любопытством разглядывая иностранцев издалека.

Подруги пробились сквозь толпу и подошли ближе, одна – с широкой улыбкой на лице, другая – не смея поднять глаз.

Той, что смеялась, нетрудно догадаться, была Женевьева.

Д'Аджасет, Альбрицци и Базаччо встали, дабы их приветствовать, после чего первый сказал:

– Моя дорогая кузина, госпожа игуменья, как всегда, любезная, позволила мне и этим господам провести с вами здесь, в аббатстве, весь день.

Женевьева захлопала в ладоши.

– Однако же, – промолвил Базаччо, – нам не хотелось бы доставлять своим присутствием неудобство вашим подругам, мадемуазель. Полагаю, эта беседка служит вам здесь летней гостиной, поэтому я, от своего имени и имени моих друзей, осмелюсь просить госпожу игуменью не исключать из нее тех, кто имеет право в ней находиться.

По знаку аббатисы послушницы поспешили вернуться в беседку.

– Надеюсь, вы изволите, господа, – произнесла игуменья, обращаясь к гостям, – отобедать с нами? Правда, наша повседневная трапеза весьма скромна…

– О, – весело ответил Альбрицци, – на этот счет извольте не беспокоиться, сударыня. Господин д'Аджасет сообщил нам по секрету, что ваши «скромные» трапезы ничуть не хуже королевских обедов.

– Господин д'Аджасет преувеличивает.

– К тому же, – продолжал Альбрицци, – на правах иностранцев, путешественников, возвращающихся из далеких стран, мы имели смелость привезти сюда несколько ящиков итальянских и испанских вин и ликеров, которые, надеемся, госпожа игуменья, вы не выставите за дверь монастыря.

Аббатиса улыбнулась, что означало: «От ваших вин и ликеров мы не откажемся!»

– Кроме того, – взял слово Карло Базаччо, – опять же на правах иностранцев, то есть людей, облеченных некоторыми привилегиями, мы подумали, сударыня, что вы не обидитесь, если мы предложим вам и вашим сестрам – в знак признательности за ваше любезное гостеприимство – кое-какие вещицы, главное достоинство которых состоит в том, что они привезены нами из Рима и освящены самим папой.

Произнеся эти слова, шевалье подал знак внезапно возникшему у входа в беседка пажу, в руках у которого был небольшой ларец.

Нечто подобное, вы, дорогой читатель, уже видели накануне, в Лувре – Альбрицци и Базаччо никуда не являлись с пустыми руками.

Но на сей раз вместо цветов из чистого золота, подарков восхитительных, но мирских, таких, какие принято дарить лишь придворным дамам, аббатисе и ее послушницам были преподнесены чётки. Чётки, которые стоили многих украшений, и самых дорогих. Зерна тех, что достались игуменье, были коралловыми и все как одно – величиной с лесной орех. Прочие были изготовлены из янтаря, вещества весьма редкого в то время, и зеленой слоновой кости. Можно себе представить, какой эффект произвела подобная щедрость!

Один философ – судя по всему, знавший в этом толк – говорил: «Хотите нравиться женщинам – опустошайте ваши карманы в их юбки».

В адрес Альбрицци и Базаччо со всех сторон неслись приветственные возгласы, их благодарили горячо, порывисто, страстно. В обмен на их дорогие подарки маркиза и шевалье награждали многообещающими улыбками, самыми пленительными взглядами.