Адель Алексеева - Кольцо графини Шереметевой

— Прекрасная вдова!.. — галантно наклонялся он. — Никогда не видел такой славной... арестантки.

Долгорукая в растерянности обернулась к Екатерине, но та лишь снисходительно улыбнулась:

— Не удивляйтесь, великий князь всегда так... ежели выпьет. — И добавила жёстко и тихо:— Офицеры, табак и карточная игра — любимые его занятия.

Наталья Борисовна была в щекотливом положении. И решила относиться к великому князю по-матерински, как к шаловливому ребёнку. Внезапно просветлев лицом, Пётр заговорил о её отце:

— Весьма почитаю я вашего батюшку... Даже изучал действия его в русско-шведской войне... Славен был фельдмаршал! Особливо умел творить ретирады... — он как-то странно хмыкнул, хохотнул, — из-под Нарвы бежал, под Головчино в стройном порядке ушёл... Он и в Прутском, похоже, предлагал царю сразу отступить, мол, в Яссах пополним запасы, насушим сухарей и тогда уж... Пётр I не послушал его, бросился выручать Януса — вот и угодил в мышеловку! Да-а, большой мастер по ретирадам был батюшка ваш!

Не понять было: восхищается князь или насмешничает? И отчего этакое презрительно-ироничное выражение? — брови приподняты, губы оттопырены, на лбу собрались морщины. Что ответить? Наталья Борисовна сдержанно, с достоинством заметила:

— Людей сохранять, ретирады творить — это тоже умения требует.

— Ручку, вашу ручку! Браво! — закричал великий князь.

Заиграла музыка, и Пётр, вскочив, картинно поклонился ей, приглашая на контрданс.

— Прекрасная вдова, будьте любезны...

— Ваше высочество, — пробормотала она, не решаясь идти с не вполне трезвым человеком. Но нет, он крепко держался на ногах.

В первой паре шли Елизавета и Разумовский. Дамы, став против кавалеров, кланялись и переходили на другую сторону. Лишь на короткое мгновение касались друг друга их руки, но именно в эти короткие мгновения великий князь успевал кое-что сказать Долгорукой. Она разбирала лишь отдельные слова: «Простаки лучше умников... Имейте дело лучше с такими простаками, как я, чем с такими умниками... как моя жена. Умники выжмут из вас всё, как сок из лимона, и за борт...» Ей было не по себе, она не знала, что отвечать, к тому же заметила, как насмешливо глядит на них Екатерина. Что было делать? И решила притвориться уставшей, замахав веером, прошептала: «Мне душно, Ваше высочество, отведите меня...»

Заметив растерянное её лицо, Екатерина небрежно заметила:

— Ах, полноте, милая, не стесняйте себя... Я не стану утруждать себя ревностями.

Великий князь навлекал явное её неудовольствие своими неучтивостями, но она не желала о том говорить. Он же был словоохотлив. Завёл речь о смертной казни.

— Ежели отказывается государь от смертной казни, то сие говорит о его слабости... — Он упрямо стучал пальцем по столу.

Слова его явно были направлены против Елизаветы, — все знали о её клятве никого не казнить. Но Пётр определённо не желал быть учтивым. Разве не знал он, как эти слова отдадутся в сердце Долгорукой?

— Кто не наказывает виновных, тот неминуемо водворяет беспорядки!..

Наталья Борисовна покрылась пятнами, Екатерина же с мягкой улыбкой тронула её и стала в чём-то уверять. А Пётр Ульрих, вдруг поняв свою оплошность, вскочил и принялся покрывать поцелуями руку княгини. Он бормотал что-то по-немецки, а Екатерина смотрела на него с нескрываемым презрением.

Ночь в Покровском казалась бесконечной. Устали старые генералы, молодые князья, дамы хотели спать, несмотря на громкую музыку. Но никому не было так худо, как Наталье Долгорукой. Терпеливо выслушивала наследника, любезно улыбалась, несмотря на жестокость и несуразность его слов. Мало того, он желал видеть её и на другом и на третьем приёме, и только выдержка спасала её...

Екатерина II позднее напишет о том, что «привязанность великого князя к Долгорукой продолжалась во всё пребывание его в этом году в Москве, но она не шла дальше нежных взглядов и разговоров. Она, в свою очередь, обращалась с ним как с ребёнком».

Наталья Борисовна проснулась среди ночи, внезапно. Комната была ярко освещена оранжевыми сполохами. От этого света проснулась она или от какого-то свистящего, щёлкающего треска? Вскочила, подбежала к окну, глянула — пожар! В груди всё заклокотало... Горел дом, горел весь, сразу и, видимо, уже не первый час. То был постоялый двор близ Воздвиженского монастыря. Он был охвачен ярким оранжевым пламенем, уже отпылали окна, двери, уже виден остов дома, оба этажа с перекрытиями и балками.

В Москве часто вспыхивали пожары, но каждый раз при виде их Наталье Борисовне становилось худо. Чего стоил один пожар в головинском дворце! Растянувшиеся чуть не на три версты хоромы запылали все разом и в какие-нибудь два-три часа превратились в груду пепла. Елизавета разгневалась и велела спешно строить новый дворец. Стукотали там день и ночь и через какие-то три-четыре недели взвели новый, к великой радости императрицы.

Наталья Борисовна всё стояла у окна и не двигалась, не в силах отвести взор от чёрных стропил и красных языков пламени. Огонь её завораживал. То зажмуривала глаза, то не мигая глядела и чувствовала, будто не только там, а и в ней что-то сгорает. Пылающий огромный куб напоминал что-то библейское, древнее, может быть, неопалимую купину? Уж не знамение ли послано ей? Красные искры уносились в тёмное небо, балки рушились... Не так же ли и жизнь её рушилась? Пепел, один пепел... Что делать, где силы найти жить далее? Дворцы ей не милы, свет опостылел, тянет к одиночеству...

Вдруг послышались слова над ней. Кто произнёс их? «Собери ум свой, смежи очи...» Да то ж слова Димитрия Ростовского!.. Остановила взгляд на груде чёрных головешек. Чёрное, чёрное — ни балов и веселий, ни румян и париков, ни драгоценностей не хочет она, только чёрный наряд, монашеское платье — и единая мысль, ничем не нарушаемая, — о Нём. Уйти туда, где нет места ни печали, ни веселью, ни страстям, ни отчаянию. Только вспоминания о возлюбленном, которого ради бросила сродников своих, богатство, с кем страждала и скиталась. Сколько лет миновало, а её всё согревала любовь, жила она воспоминаниями...

Лишь рассвело, она накинула платье и выбежала во двор. Приблизилась к пожарищу... Чёрные доски ещё тлели, кое-где выпрыгивали из них злобные языки пламени. Бах! И на глазах её что-то рухнуло сверху — сердце так и оборвалось, тоже обрушилось...

В церковь, в Кремль, в храм скорее — молиться, искать утешения!..

Под высокими сводами Успенского собора стоял полумрак. Но началась заутреня, возжигали свечи, и вот они уже засветили успокоительно. Стали различимы настенные образы. Знакомые библейские лики взирали взыскующе, а она на них — со страхом и робостью. Остановилась возле любимых пророков, писанных Дионисием, — тонкие одухотворённые их лики утешали, внушали надежду... Склонилась у Владимирской Божьей Матери. Окружённый золотым сиянием, кроток был Её лик. Как научиться у Неё смирению, как воспринять терпение? А ей, Наталье, всё не по себе: свет не мил, даже в родном Кускове, где живали матушка и батюшка, не находит места, и дети её не утешают. Старший женился на Строгановой, ушёл, а младший страдает бесовским наущением...