Владимир Валуцкий - Три Ярославны

— Спасибо, Харальд, что взял меня. Я слышал, в царском дворце чудес — дивное множество!

Тогда Харальд тихо говорит своим:

— Лучше будет нам не дивиться ничему, хотя бы и увидели то, что никогда не видят в северных странах.

И они идут по драгоценным коврам гак, как будто бы улица не покрыта ничем, и так же входят в Священный дворец, ослепляющий позолотою и величием.

Катакалон говорит:

— Напоминаю вам о земном поклонении, без которого не может состояться торжество приёма.

Харальд на то ничего не ответил. Громогласно затрубили незримые трубы, возжглись сами собой тысячи светильников — и раскрываются двери в тронную палату василевса.

В ней стоят деревья из чистого серебра, и на них поют птицы, сделанные из чистого золота.

И золотые орлы о двух головах машут крыльями и клекочут, изрыгая из клювов дым и огонь. Трон же скрыт багряною завесою.

Катакалон, недовольный, что лица варягов и руссов остаются равнодушны, говорит:

— Похоже, вы слепы и глухи, что не видите чудес, равных которым нет в мире.

Харальд говорит:

— Игрушки радуют детей, а мы не дети. Вот конунга я вправду что-то не вижу.

Тут вновь запели трубы, и завеса раздвинулась. И в дыму кадильниц является трон с василевсом в порфирной мантии и золотой короне.

— Ниц! — шепчет спафарий. — Трижды ниц!

Но Харальд и его люди стоят неподвижно. И василевс так же неподвижно на них смотрит из дыма.

Тут громоподобный глас как бы с небес раздался:

— Благочестивый василевс радуется прибытию гостя в благословенный Константинополь!

И трон весь заволакивается дымом, возносится вверх и там пропадает. Завеса снова сдвигается, птицы перестают петь, а орлы клекотать, и тихо становится.

Харальд говорит Катакалону:

— Это всё?

Катакалон отвечает сердито:

— Тебе мало? Последним такой почести был удостоен сам Вильгельм Железный, и он не постыдился трижды поклониться порфироносцу!

Харальд говорит:

— Его дело. А я конунга еле видел. Может, это не конунг вовсе, а такая же игрушка.

Катакалон, закипая от ярости, говорит:

— Ты благочестивого василевса еле видел — а он тебя и вовсе не видел! Ни в строю, ни в бою! Кто ты для него, неотёсанный варвар с жалкой горсткою воинов!

Рука Харальда потянулась к мечу, но Чудин её остановил и говорит:

— Пусть увидит, жалка ли горстка, если лев во главе.

Катакалон помолчал и говорит:

— Увидишь. Это я вам обещаю.

А что задумал хитроумный грек, о том пока не будет речи.

Ещё три дня варяги ждут на корабле, и многие из них начинают говорить Харальду, что лучше бы направить парус в другие страны, если в Миклагарде их встретили так неласково.

Но Харальд ничего не отвечал на это. Он один сидел на корме, и лицо его было словно каменное. И все гадали между собой, что случилось с Харальдом, потому что никогда не видели его таким.

И вот на четвёртый день приходит грек, посланец, и говорит:

— Радуйся, Харальд! Сегодня благочестивый василевс делает смотр войскам, отплывающим к местам сражений. И хотел бы видеть твой отряд среди них на Гипподроме.

Харальд поднялся тотчас и отвечает:

— Идём.

Ульв одноглазый говорит Харальду:

— Не было бы нам здесь от греков подвоха.

Харальд отвечает:

— Чему быть, того не миновать.

И велит дружине немедля снаряжаться. И все снова дивятся, потому что никогда так не говорил Харальд.

Вот, оставив малую охрану на корабле, они в назначенное время приходят всей сотней к Гипподрому. И встречают там Катакалона, который улыбается Харальду, будто ничего не случилось.

— Забудем спор, — говорит Катакалон. — Ты воин, должен понимать, что верховный главнокомандующий, коим является наш василевс, не может отправить в поход войска, не повидав его.

Харальд спрашивает:

— Что нам нужно делать?

— Что и другим, — говорит Катакалон. — Пройти по Гипподрому, но так, чтобы все видели, что оружие ваше исправно и боевой дух крепок.

Харальд говорит:

— Хорошо.

— Церемониарий даст тебе знак, — говорит Катакалон. — А ты посмотри пока, как делают это другие, чтобы сделать лучше.

И он удалился, а некоторые из Харальдовой дружины стали недовольно говорить между собой.

— Негоже нам ходить перед людьми взад-вперёд, как рабам на торге, — сказал Эйлив.

А Ульв сказал:

— Пустое это для воина занятие — смотр.

Харальд говорит:

— Думаю, не будет оно пустое.

Больше он ничего не сказал и стал смотреть, как в раскрытые ворота Гипподрома входят воины для смотра.

Первыми прошли трубачи, возвещающие начало. Потом проходит отряд боевых слонов, и на каждом из них по двенадцать вооружённых воинов. Всадники скачут в тяжёлых доспехах, шагает тагма императорской стражи, блестя золочёными шлемами и серебряными кольчугами. За ними идут галльские наёмники, легко вооружённые, но быстрые в движениях, и печенежские раскосые лучники. И всякий раз с Гипподрома слышится крик толпы и хлопанье ладонями, чем греки выражают своё одобрение.

Церемониарий поглядел в свиток и говорит:

— Твоя очередь, варяг.

И вот вслед за Харальдом варяги проходят ворота и оказываются на Гипподроме, окружённом стеной в человеческий рост, над которой находятся трибуны с людьми и царский шатёр над ними.

И когда они вошли, люди на трибунах стали смеяться и свистеть, видя, как варяги идут вразвалку и без строя и нет на них брони. И конунг, которому Катакалон что-то нашёптывал, тоже смеялся в шатре.

И многие варяги уже хотят со зла и досады повернуть обратно, но вдруг ворота за ними со звоном цепей опускаются.

И открываются другие ворота на дальнем конце Гипподрома, и оттуда, рыча и бия хвостами, выбегают сто голодных львов.

Ворота за ними тоже опускаются, и толпа на Гипподроме вопит в восторге от такого нежданного зрелища.

— Попались, — говорит Эйлив. — Обманул всё-таки грек.

Львы же с громовым рыком стали подступать к варягам. И некоторые дрогнули, потому что всяких врагов им доводилось видеть, но таких — никогда.

Один Харальд стоял твёрдо и спокойно, как будто давно знал, что с ними случится.

Ульв говорит:

— Шли на смотр, попали на скотобойню. Что будем делать, Харальд?

Харальд говорит:

— Ты спросил, я ответил, — и вынул меч.

Ульв тоже обнажает меч, поцеловал его и говорит:

— Прости, приятель.

Тогда то же самое делают все остальные варяги. И, по правилу полевого боя, сбиваются в круг, спиной к спине. Львы, ревя, обступают их со всех сторон, но бросаться на выставленные мечи не решаются.

И так идёт время. И крики и свист на трибунах всё сильнее, потому что не такого постного угощения ждёт себе толпа.

Тогда Чудин говорит:

— Неужели волкам сбиваться в стаю, завидев кошек? Их сто, нас сто, один на одного — забава для ребёнка!