Александр Бородыня - Крепостной шпион

— Их казнить хотели поутру, — сказал Афанасий, чуть помедлив, — и объявили об этом. В общем, мы их освободили, и теперь они так напились, что проснуться не могут.

Светало.

По огромному дому гулял ветер со снегом. Анна и Генрих, одетые в шубы, сидели в столовой и пили из железных кубков горячий пунш. Молодые супруги просто не могли оторваться друг от друга. Они говорили и говорили. Взбудораженный рассказом Виктора, Генрих сразу хотел спросить жену свою: «Правда ли всё это», но не смог. Он просто держал Анну Владиславовну за руку, смотрел ей в глаза, и был в эти минуты совершенно счастлив.

— Ну как он? — спросила Анна, отнимая у Генриха руку, когда в зал вошла Аглая.

— Спит Андрюшенька, — печально сказала Аглая. — Я его покормила, и он опять уснул. Я его устроила в бывшей вашей комнате.

— Нужно ехать, — сказал Пашкевич. — Давайте не будем здесь задерживаться. Поедем теперь же, противно здесь.

Аглая обошла длинный стол, толкнув по дороге портрет старой барыни, так и стоящий прислонённым к стене, и, встав против полковника, спросила жёстко:

— Где Виктор? Он предупредить Вас пошёл. Вы его видели?

— Он в склепе остался. Разве за ним не сходили ещё? — искренне удивился Генрих. — Он ранен.

Не прошло и двадцати минут, как четверо слуг под руководством Аглаи перенесли Виктора в дом. Его положили в спальне Бурсы на раскрытую постель. Виктор был без сознания, он умирал.

У Генриха оставалось несколько вопросов и, оставив Анну Владиславовну в столовой, он также поднялся в спальню, где лежал раненый. Портьеры на окнах спущены, в комнате полумрак. Пашкевич остановился в дверях.

— Витенька, ты слышишь? Витенька? — шептала Аглая, склонясь над постелью. — Эти, в театре, актёры, совсем с ума посходили. И теперь пьесу какую-то чернобуровскую ставят. Прямо на углях, на том месте, где театр стоял. Довольные все. Голые. Так страшно, Витенька, не спи. Не спи, Витенька.

Виктор только хрипло дышал в ответ.

— Не спи.

— Что, и вправду сумасшедшие на угольях театра теперь водевиль играют? — спросил неуверенным голосом Пашкевич.

Его вопрос был как взрыв бомбы. Аглая вскочила и оказалась лицом к лицу с Генрихом.

— Правда, — сказала она очень тихим и напряжённым голосом. — Ставят водевиль. Снег идёт, а они голые и смеются. Он спас Вас, — Аглая указала рукой на постель, — а Вы спасите его. Как угодно, но спасите. Актёров Бог уже проклял, разума лишил. Не спасёте его и Вас Господь в яму опустит.

Может быть, от усталости, может быть, от неожиданного счастья возвращения своей жены, может быть, от лишнего пунша, но Генрих Пашкевич будто обезумел:

— Я спасу его! — крикнул он и выскочил из спальни.

Он кинулся бегом по лестнице, толкнул тяжёлую парадную дверь, потом через сад по снегу, проваливаясь в сугробы, прошёл по кладбищу напрямик, спустился вниз в склеп, взял железный сундучок и, задыхаясь, той же дорогой вернулся в дом. Откинув металлическую крышку, Генрих извлёк из сундучка толстостенную бутыль с жёлтою густой жидкостью.

— Это эликсир вечной молодости, — сказал он, обращаюсь вовсе не к остолбеневшей Аглае, а к лежащему на постели без сознания Виктору. — Я уверен, эликсир спасёт Вас!

— Эликсир Ломохрустова? — изумилась Аглая.

Дрожащей рукою Генрих Пашкевич сорвал сургуч и распечатал бутыль. Густая жидкость в первый раз наполнила глубокую серебряную ложку. Аглая склонилась к умирающему и очень-очень осторожно влила эликсир в полураскрытые губы. Прошло несколько минут. Лицо Виктора чуть порозовело, дыхание выравнялось, но сознание всё ещё не возвращалась. После третьей ложки умирающий открыл глаза, но сказать ничего не мог, он только хрипел.

— Ещё, — сказала Аглая.

— Мы уже использовали половину бутылки, — возразил Пашкевич. — Если мы дадим ему остальное, то, может быть, он выживет, а, может быть, и нет, но эликсир будет навсегда утерян для общества.

— А там, в сундучке, разве нет рецепта? — не поворачиваясь к полковнику, спросила Аглая. — Мы восстановим эликсир по рецепту. Давайте ещё.

Борьба за жизнь Виктора казалась очень долгой, но всё происходило в течение каких-то минут. Последние жёлтые капли проникли в сухие губы раненого, грудь Виктора неожиданно расправилась, и из горла вместо хрипа вырвался какой-то свист. Виктор повалился на подушки, и глаза его закрылись.

— Умер?

— Нет, он спит, — сказала Аглая. — Теперь я уверена, он проснётся здоровым. Здоровым и, может быть, бессмертным.

Она встала, повернулась к Пашкевичу.

— Давайте прочтём рецепт. Мы, кажется, использовали состав полностью. Не осталось ни капли.

Был полдень.

В окна врывалось яркое зимнее солнце. Ушло немало времени, пока Пашкевичу удалось вскрыть металлический футляр. В железную коробку много лет назад, возможно, и были сложены страницы с рецептом эликсира вечной молодости, но теперь она была полна только серой сырой трухой. Рецепт был окончательно утерян.

На следующее утро Аглая и Виктор незаметно покинули усадьбу. Может быть, Виктор смог подняться, может быть, Аглая вывезла его мёртвое тело, никто не знал. В первый момент никто даже не обратил на это внимание.

Сидящий в столовой Генрих сказал, обращаясь к Анне:

— Ну, дорогая моя. Ничто нас не держит здесь больше, уедем теперь ж. Лошади готовы.

Но Анна Владиславовна отрицательно качнула головой.

— Что ещё стряслось? — испугался Генрих.

— Я должна проститься с Андреем, — сказала она тихо. — Я не могу уехать отсюда, не сходив на его могилу. Я любила его когда-то. Он погиб, спасая мою жизнь. Оставь меня Генрих, прошу. На несколько часов оставь меня одну.

Рассчитывая, что всё-таки удастся уехать хотя бы после обеда, полковник держал готовую упряжку и сани. Но Анна Владиславовна вернулась с кладбища только в сумерках. Она была бледна и заплакана.

Ещё одна ночь прошла в полуразрушенном поместье. Эту ночь Анна Владиславовна и Генрих провели порознь. Анна осталась с ребёнком в своей комнате, где прожила столько кошмарных месяцев, а полковник, сам не подозревая того, лёг в комнате Виктора на его постели. Во сне Генриху казалось, что он всё ещё находится в пустом Трипольском, бродит по пустому дому, слышит детский плач, и каждый раз поворачивает в новый тёмный коридор, и коридор неизбежно завершается тупиком. Генрих прислушивался. Он опять улавливал детский плач и опять шёл в темноте.

«В начале я ударил саблей Анну Владиславовну, — думал он во сне, — теперь спас этого негодяя Виктора. Почему я? Почему моя рука разит только друзей, а спасают врагов?»

Фасад, обращённый к реке, просто завораживал взгляд Анны Владиславовны. Комкая в руке краешек шторы, она стояла подле окна и смотрела на улицу. Ничего не изменилось здесь, будто с того момента, когда Анна, тогда ещё Покровская, впервые приехала в особняк на Конюшенный, прошла только минута. Анна смотрела на павильон с восьмигранной башней и куполом. Молодая женщина могла бы простоять у окна, наверное, целый час, но голос Генриха вывел её из задумчивости.