Александр Бородыня - Крепостной шпион

Константин Эммануилович после смерти своего отца получил приличное наследство, но это не могло иметь отношение к Ивану. Иван родился много после разрыва супругов.

Он был незаконным ребёнком, и хоть носил фамилию матери, не мог претендовать на свою долю. Таким образом Иван Бурса получил только то, что ему оставила мать, а именно, полуразрушенное поместье в Новгородской губернии, да ещё, наверное, душ 30 в придачу.

Откуда же у Ивана взялось это баснословное богатство, о котором старший его брат до сего дня и представления и не имел.

По переписи 1795 года выходило, что в собственности у Ивана Кузьмича Бурсы более 3000 душ мужского пола. Огромные земельные угодья, прикупленные там же в Новгородской губернии и, по всей вероятности, это было далеко не всё.

Из рассказа умирающего меховщика следовало, что в доме у Бурсы есть огромный железный шкаф, набитый золотыми слитками, бриллиантами и что он держит большую дружину наёмников, которые также стоят довольно дорого. Это было совершенно невероятно, но из документов следовало, что всем своим богатством новгородский помещик-недоросль обязан целиком и полностью с собственным крепостным людям. Основные доходы Ивану Бурсе приносили отпущенные на оброк и открывшие своё собственное дело его рабы. Дело известное — многие помещики отпускали крепостных на оброк и, бывало, такой человек устраивал неплохую торговлю и иногда магазин откроет, но подобного размаха не добивался никто.

Иван Бурса делал сознательную ставку на рабов, по всей вероятности, выбирая среди своих крепостных людей самых преданных и одновременно самых талантливых. Он отправлял их учиться, вкладывал первоначальные деньги как в образование, так и в протекцию новому делу, открытому таким человеком. И лишь после этого начинал получать оброк.

Сеть шпионов, обеспечивающая Ивану Кузьмичу поддержку самых влиятельных особ Санкт-Петербурга, также способствовала быстрому умножению его капитала. А когда появились большие деньги, Иван Бурса мог запросто покупать через подставных лиц нужных чиновников, и выходило, что на каждый рубль, вложенный в подкуп, новгородский помещик выигрывал три.

Из составленного Удуевым приблизительного списка выходило, что не менее четверых его людей просто миллионами ворочали, а около сотни рабов, разбросанных по всей России, давали регулярного дохода не менее 60 рублей в год каждый.

Из первых четверых рабов-миллионщиков один торговал скотом, другой основал кожевенную мануфактуру в Пензе, третий оказался серьёзной фигурой, находящейся при штабе самого Бонапарта. По всей вероятности, он оборачивал деньги французской революции, давая прибыли Ивану Бурсе практически из каждой баррикады.

Все доходы этих людей поступали в казну Ивана Кузьмича — отсюда и накопившееся богатство. Бурса, в отличие от иных хозяев, из обиды или из глупости готовых увеличением оброка задушить своего крепостного человека, лишь бы не высовывался, не грабил подчистую, а в соответствии с логикой дела, давал развернуться и поэтому снимал с каждым годом всё большие и большие барыши.

На деньги эти помещик-недоросль, никогда не числившийся ни на какой службе, активно строился у себя в Новгородской губернии и собирался собственную наёмную дружину. В усадьбе Бурсы находили защиту и пристанище беглые от суда и Сибири офицеры. Были выписаны из Франции несколько умелых фехтовальщиков, способных быстро обучить своему искусству, закупалось новейшее оружие.

Не гнушаясь ничем и умея извлекать выгоду из любых сведений, Бурса послал специального человека разыскивать беглых англичан и пригласил их к себе на службу. Так что поместье Ивана Кузьмича теперь охраняло целое войско, на вооружении которого фигурировали даже пушки.

За счёт своих шпионов, разбросанных по всей столице, Иван Кузьмич Бурса долгое время шантажировал несколько государственных чиновников высшего разряда, и запасся невероятным количеством привилегий, просто невозможных для лица никогда не служившего.

Выходило, что без труда Бурса может выправить моментально любую подорожную, купить кому-нибудь офицерский чин или дворянство, невидимой рукою отправить в дом для умалишённых или ввести под опеку неугодное ему лицо.

Громко на весь дом зазвонили часы. Подобно фантастическому пасьянсу, разложенные на большом столе документы, находились прямо перед глазами магистра. Документы говорили об очевидном, неопровержимо доказывали невероятные факты, а Константин Эммануилович всё ещё не мог поверить в происходящее.

— Да, попала Ваша племянница в переплёт, — сказал, откладывая очередную бумагу в сторону Михаил Валентинович. — Если Анна Владиславовна действительно в руках у этого негодяя, нам нелегко будет её оттуда вытащить.

Было 5 вечера. Внизу в гостиной играла музыка, и раздавался весёлый женский смех. Константин Эммануилович сидел неподвижно, закрывая лицо руками. Вдруг он, будто очнувшись, сказал:

— Придумаем что-нибудь, — ротмистр даже удивился спокойствию его голоса, — обязаны что-то придумать.

План принадлежал Аглае. Настойчивость Трипольского, его несчастная попытка выручить магистра во время собрания «Пятиугольника», его желание догнать беглецов, чуть не окончившее собственной гибелью, всё это сблизило молодого дворянина с Константином Эммануиловичем, и теперь он был посвящён во все детали расследования. По настоянию Трипольского посвящена была и Аглая.

План был совершенно безумный и чисто женский. Разбудив Андрея среди ночи настойчивым стуком в дверь, Аглая ворвалась в спальню молодого человека со свечой в одной руке и несколькими исписанными листами в другой.

— Я всё придумала, — заявила девушка, бросая листки на туалетный столик подле зеркала и запахивая свой капот.

Как раз пробили часы.

— Ты с ума сошла, — прикрываясь одеялом, сонно сказал Трипольский. — Два часа ночи! Ты думаешь нормально врываться к холостому мужчине в такое время? Если ты придумала что-то, неужели это не могло бы подождать до завтра?

— Нет не могло бы, — отозвалась Аглая, — рассказать невтерпёж. А за то, что я вот так среди ночи, извини, — глаза девушки сверкнули. — Будем считать, что это на правах любимой сестры.

Аглая присела возле постели Трипольского на полу и, неожиданно схватив, поцеловала его руку.

— Слушай-ка, барин, что я изобрела.

Трипольский поморщился. Андрей Андреевич действительно в течение многих лет воспринимал это пылкую и умную девушку как родную сестру и терпеть не мог, когда Аглая назвала его барином. Играла вот таким образом в нарочитое рабское подобострастие.

— Ну так что ты придумала? — спросил он, отбирая у неё свою руку. — Рассказывай уж, раз разбудила.