Станислав Венгловский - Полтава

У Петруся бледное лицо. Из-под чёрной шапки, закинутой по-казацки на затылок, вылезли прибитые пылью и потом кудри. Накануне вечером видел и похороны. Везли молодых хлопцев в красных жупанах, за ними вели коней... Денис успокаивал: не впервые. Чёрная болезнь косит казацкие ряды. Не хватает китайки закрывать покойникам глаза. Теперь, правда, Денис забыл о вчерашнем, а хлопцы помнили. Петрусю показалось, что его самого бьёт лихорадка. Потому и держался за Степана, а тот крепко стоял на широко расставленных ногах, словно перед дракой в чернодубской корчме. Держал в памяти кулаки обозного есаула. Петрусь не думал об обозе, лишь часто совал за пазуху руку. Старший брат спрашивал:

— Что у тебя? Сердце болит?

— Нет! — краснел Петрусь.

Денис тоже озирался. На этом лугу в день его возвращения к войску косили сено. Теперь оно в копнах... Дениса окружали товарищи: Зусь, Мантачечка, ещё несколько отчаянных голов. Ему не верилось, что Кочубею с Искрой отрубят головы.

— И позора достаточно! Богатство потеряно. Поделят его между собой гетман и царь...

На равнину тем временем выскочили компанейцы. Подо всеми одинаковые кони. Толпа раздалась, словно разрезанная острым ножом. Перед помостом — широкий проход, с обеих сторон его стены подпирают всадники. Где-то завизжали военные трубы, загрохотали барабаны. Одновременно в освобождённое пространство, сверкая оружием и белыми полосами на зелёных кафтанах и белыми чулками на крепких длинных ногах, вошли три роты царских солдат. За ними ехал верхом краснолицый полковник Анненков. Сбитые в квадратные кучки солдаты продвигались таким ровным и мощным строем в барабанном грохоте, что Денис невольно позавидовал:

— Сила, хлопцы! На чужеземный лад! Так и швед... Сила!

— Глядите! — заглушила Дениса своими воплями какая-то баба.

Крик подхватили. Народ стал напирать на конных казаков, но всадники, натянув поводья и едва-едва перекосив сверкающие лезвия сабель, конскими грудьми оттолкнули нескольких мужиков — того уже достаточно, чтобы прочие отступили назад. В проходе, за царскими солдатами, в окружении сотни верховых компанейцев, возглавляемых самим генеральным бунчужным Максимовичем, на высоком возке, что вслед за серыми волами выкатился из густой пыли, завиднелись два сгорбленных человека, седых, оба с низко опущенными головами и забранными за спины руками. На выбоинах колёса подскакивали, и сквозь грядки на землю падала золотая солома. Слышались не то стоны, не то молитвы... Волы приблизились к помосту — солдаты тем временем поставили на возвышение царского человека, и он громко стал вычитывать что-то из огромного свитка серой бумаги. В слова никто не вслушивался. Следили за несчастными, которых через несколько мгновений казнят, если не смилостивится гетман. Чтение иногда прерывалось, и тогда были слышны слова молитв. Священники в чёрных одеяниях стояли рядом с помостом.

Чтение длилось долго... Наконец человек с бумагой сам спрыгнул на землю. Двое солдат снова подняли его в седло. На помосте уже красовался в просторной красной сорочке человек без шеи, с могучими откормленными плечами и дурацким лицом, легко поигрывая блестящей секирой. Всё это было удивительно ярким, как на картинах, привезённых зографом Опанасом из далёкой Италии.

Петрусь сдавил руку брата. Денис, чувствуя дрожь тонких пальцев, шептал:

— Сейчас... Вот гетман... Что-то приказывает...

Денис и сам не мог связать в одно видение на это№ скошенном лугу фигуру несчастного человека в возке с тем гоноровитым генеральным судьёй, которому передавал в Диканьке слова полковника Апостола. Тогда занималось утро, а судья и не раздевался на ночь. В раскрытой браме конюшни виднелись осёдланные кони. Трижды переспросил генеральный судья, куда советует торопиться Апостол.

Петрусь уставился глазами в гетмана, сравнивая его, живого, с оставленною в Чернодубе парсуной и радуясь, что намалёванная гетманская фигура удачно вписана в поверхность доски. Теперь гетман сидел на белом коне, в руке — сияющая булава. Грезетовый белый жупан, красная епанча... Высокая шапка, подбитая мехом, на ней — перья. А за ясновельможным трепещет на лёгком ветру пышное знамя, распускает чёрные космы бунчук. Вокруг — дорогая старшинская одежда. Старшины несколько сотен. Что значат для гетмана, за спиной которого царская сила, двое несчастных? Сейчас прискачет всадник с царскою грамотой...

Люди с нетерпением ждали помилования, хотя преступников поставили уже перед палачом и он одним махом разорвал на обоих жупаны, затем ухватил Кочубея за связанные за спиною руки, привычно бросил беспомощное тело на высокую плаху, издали видную народу, поднял, не торопясь, страшную, сияющую, как Божье знамение, секиру. Палач, однако, смотрел на гетмана и на царских офицеров, тупым взглядом отыскивал среди них полковника Анненкова. Палец скользил по лезвию. Слышалось, как на острой стали скрипит задубелая кожа. Сам палач, пожалуй, не верил, что ему придётся рубить голову генеральному судье.

От гетмана, в несколько прыжков белого коня, приблизился кто-то из старшин. Народ радостно закричал и замахал руками. Народ даже засмеялся из-за того, что с дерева, сомлев от страха и длительного сидения, сорвался мальчишка.

— Воды ему!

И тогда Петрусь бросился вперёд, ощущая в себе какую-то неизвестную доселе силу, которая понесла его, как ветер носит осеннюю былинку.

— Ты куда?

За ним устремились Денис и Степан. Сразу ударил в уши конский топот.

— Стой!

— Стой!

Петрусь бежал, сгорая от удовольствия, что вот он, тот миг, ради которого оставлено малевание, ради которого поехал в войско, столько раз был бит, столько всего вытерпел, оделся в сердюцкий жупан, — но теперь свободно вздохнут в Чернодубе родители, дед Свирид, Панько Цыбуля, все обиженные, и проклянёт, в кандалах, свою судьбу сотник Гусак!

— Стой! Стой!

Топот копыт, стрельба, сабельное сверкание, белые полосы на зелёных широких плечах, несколько круглых барабанов на животах у высоких солдат, их руки в белых перчатках и с длинными деревянными палочками — всё мелькало перед глазами, переливаясь неслыханными красками. Эх, увидел бы всё это зограф Опанас... Петрусь отчётливо различал гетмана, врезанного вместе с белым конём в жёлтый фон высокого помоста. Всё увеличивалось в размерах. Он уже сунул за пазуху руку, чтобы вытащить писанную украдкой суплику, на бумаге, выпрошенной за деньги у полкового писаря, оглянулся, не помешает ли Денис, но в это время новым громом ударили барабаны, а земля из-под сапог выскользнула и накрыла его с головой. Стало темно...

С плакучей вербы свисает Степаново лицо. Рядом окровавленный Денис — его держат за руки сердюки с оголёнными саблями.