Томас Рид - Одинокое ранчо [сборник]

Уолт не собирается обращать ее в свою любовницу. Нет, охотник слишком честен и благороден, и когда взгляды его следуют за ней по комнате, любуясь статной фигуркой, выражением милого личика, неизменно озаренного улыбкой, в душе у него живет одно пламенное желание, в котором он сам признается, бормоча себе под нос:

– Вот это девчонка из тех, которые валят парней с ног. Никогда не встречал милашки такой красивой и привлекательной. И если она согласится, то будет кость от кости моей и плоть от плоти моей!

Много дней молодой кентуккиец остается безразличен ко всему, что происходит вокруг. По счастью, он угодил в правильные руки, ибо пожилой джентльмен в очках и в самом деле врач – опытный хирург и терапевт, отдающий все свое время и искусство делу выздоровления пациента.

Вскоре рана начинает затягиваться, а жар постепенно спадает. Мозг получает отдых, и разум возвращается. Хэмерсли осознает, что еще жив, слышит голоса. Разговаривают двое мужчин, беседа протекает непросто, потому как один из них говорит на английском, который его собеседник едва понимает, да и второй выражается не самым правильным образом, да и голосом не весьма благозвучным. При всем том голос этот звучит для ушей Фрэнка как райская музыка, потому что принадлежит Уолту Уайлдеру.

Сердце молодого человека радостно трепещет при мысли о том, что старый товарищ рядом. Расставаясь в тот день на равнине, он опасался никогда уже с ним не встретиться. Уолта он не видит, потому что разговор происходит снаружи. Оглядевшись, больной понимает, что находится в маленькой комнатке с деревянными стенами из грубо обтесанного бруса и меблированной в соответствующем стиле. Ложем служит «катр», походная кровать, застеленная чем-то мягким – матрасом или медвежьей шкурой, а серапе яркой расцветки является одновременно одеялом и покрывалом. В помещении стоят примитивной конструкции стол, два или три стула, явно плод труда того же самого неискушенного плотника, сиденья последних застелены просто шкурой мехом наружу. На столе чашка с ложкой внутри, пара бутылочек, по виду с каким-то лекарством.

Все эти предметы попадаются ему на глаза при первом, затуманенном взоре. Когда взгляд его проясняется, а силы позволяют приподнять голову с подушки, он видит и другие вещи, представляющие режущий глаза контраст с первыми. На стене висит несколько предметов женской одежды, все без исключения весьма дорогие. Это платья из шелка или бархата, богато расшитые парчой. На втором столике, столь же грубой работы, что и первый, разложены украшения и прочие пустячки, свойственные дамскому туалету. Лежат они перед небольшим зеркалом в рамке, судя по всему, из серебра. На стене висит гитара того типа, который называется «бандолон».

Больной смотрит на все эти вещи полуосмысленным взглядом, поскольку сознание его еще не вполне прояснилось. Дорогие украшения и наряды более уместны для будуара или опочивальни, но кажутся странными, даже гротескными в сочетании с грубо отесанной мебелью в убогой хижине, сложенной из бревен!

Естественно, Фрэнк ассоциирует эти предметы с той, кто пришла к нему на помощь, и вполне возможно, спасла жизнь. Других умозаключений кентуккиец сделать не может. Молодой человек помнит дом, к которому они подъехали. Надо полагать, его внесли внутрь, но с того последнего момента, когда он начал падать из седла, все прочее покрыто тьмой забвения столь же прочной, как если бы Фрэнк оказался заживо погребен в могиле. Даже сейчас происходящее могло бы показаться сном, если бы не доносящийся снаружи голос Уолта Уайлдера, усердно старающегося донести свою мысль до неизвестного собеседника.

Хэмерсли собирается позвать товарища, но замечает, что голоса становятся тише, как если бы говорящие вышли из дома и пошли прочь. Чувствуя себя слишком слабым для малейшего усилия, Фрэнк продолжает молчать в надежде, что они скоро вернутся.

День в самом разгаре, солнечный свет проникает в комнату через отверстие в стене, играющее роль окна. Ни рамы, ни стекла нет, поэтому вместе с лучами внутрь попадает прохладный ветерок, несущий аромат цветов, среди которых кентуккиец различает благоухание дикорастущей мелии. Щебет птиц смешивается с шумом падающей воды – звуком очень нехарактерным для пустыни, по которой ему еще совсем недавно приходилось брести.

Хэмерсли лежит и думает о прекрасном создании, приведшем его сюда, и строит догадки, способные объяснить столь странное стечение обстоятельств. У него нет понятия, как долго провел он в беспамятстве – оно не все время напоминало смерть, если только смерти не свойственны сновидения. А сны его посещали, и в каждом ему являлись стройная фигурка и прелестное личико пустынной охотницы.

У него есть ощущение, что ему уже знакомо это лицо, или же он его уже видел. Фрэнк старается припомнить всех, с кем встречался во время прежнего визита в Мексику, поскольку если они и пересекались где-то, это должно было произойти тогда. Но в этой чужой стране он свел знакомство лишь с ограниченным кругом дам и помнил их всех. Если до встречи на Огороженной Равнине они и виделись, то вероятно разминулись на улицах какого-то мексиканского города.

Но и это маловероятно, говорит сам себе Хэмерсли: если такую женщину увидишь, пусть даже на миг, то забыть уже никогда не сможешь. Он лежит и размышляет обо всем, что было – о чем способен вспомнить. Получается, Уолт вернулся на условленное место. Надо думать, проводник нашел пищу и воду, но теперь это уже не важно. Довольно того, что он вернулся, и оба они обрели безопасный приют среди друзей. Последний вывод напрашивается из окружающего.

Фрэнк еще слаб, как младенец, и мысленные усилия очень скоро утомляют его. Усталость, а также наркотический цветочный аромат, трели птиц и монотонный шум воды убаюкивают его. Вскоре дрема переходит в крепкий сон. На этот раз он спит без сновидений. Сколько это продолжается, неизвестно, но снова его будит звук голосов. Как прежде, разговаривают двое, но беседа сильно отличается от той, что он слышал прежде. Даже музыкальное щебетание птиц за окном кажется ему не таким мелодичным как голос, ласкающий теперь его слух.

И снова собеседники невидимы, находятся вне комнаты. Но молодой человек догадывается, что они где-то рядом с дверью, поскольку первые же слова выдают их намерение войти.

– Так, Кончита! Ступай, возьми вино и захвати с собой. Доктор дал указание давать ему вино в этот час.

– Я захватила, сеньорита.

– Vaya! [52] Испанский возглас, означающий насмешку, подтрунивание. А стакан-то забыла! Он что, прямо из бутылки пить будет?

– Ay Dios! [53] О Боже! (исп.) И впрямь! – отзывается Кончита и убегает, явно чтобы взять недостающий предмет, с которым вскоре возвращается.