Томас Рид - Одинокое ранчо [сборник]

– Это должно развеселить нас, – говорит он. – А мы, сказать по совести, в этом нуждаемся. Думаю, здесь хватит до тех пор, пока Мануэль не вернется с новой порцией. Странно, что парень до сих пор не возвратился. Ему следовало быть здесь уже дня три назад. Я рассчитывал, что он приедет до отбытия наших друзей, тогда я смог бы лучше снабдить их для путешествия. Им угрожает реальная опасность голода.

– Не бойтесь этого, – возражает дон Просперо.

– Почему вы так считаете, доктор?

– Из-за винтовки сеньора Гуальтеро. С ее помощью он сумеет прокормить их обоих. Просто чудо, как ловко охотник управляется с ней. Ему не составляет труда сбить сразу несколько птиц, не повредив их кожи, и даже не взъерошив перьев. Я обязан ему целым рядом лучших моих образцов. До тех пор, пока у него есть ружье и припасы к нему, ему самому или его товарищу не стоит опасаться голода, даже на Льяно-Эстакадо.

– Насчет этого можно не волноваться, – соглашается Миранда. – Опасность подстерегает не в пустыне, но среди возделанных полей, на улицах городов, посреди так называемой цивилизации. Вот там затаилась истинная угроза для них.

Некоторое время все трое молчат, погруженные в мрачные раздумья, навеянные словами полковника. Однако доктор, обладатель жизнерадостного нрава, вскоре берет себя в руки и пытается встряхнуть остальных.

– Сеньорита, – начинает он, обращаясь к Аделе. – На вашей гитаре, висящей на стене, того гляди полопаются струны – так они скучают по прикосновению ваших нежных пальчиков. В минувший месяц вы пели каждый вечер, и надеюсь, уменьшение аудитории не заставит вас замолчать, но напротив, побудит пролить больше милостей на тех немногих, кто остался.

Юная леди с улыбкой кивает в ответ на эту исполненную чистой кастильской галантности тираду, одновременно снимая со стены гитару. Усевшись вновь, она начинает настраивать инструмент. Одна из струн обрывается. Все трое воспринимают происшествие как дурной знак, хотя сами не знают почему. Причина в том, что нервы их натянуты так же, как гитарные струны, или вернее, расстроены печалью, угнетающей всех.

Порвавшуюся струну связывают узелком, это не вызывает затруднений. Не так просто восстановить нарушенное спокойствие мыслей. Не способствует этому и меланхоличная песня. Даже до этих краев добралась мелодия «Изгнанника из Эрина» [80] Баллада известного шотландского поэта Томаса Кэмпбелла (1777–1844). . Мексиканская девушка ощущает, насколько подходит она к собственным ее обстоятельствам, когда поет:

– Дорогая Адела! – прерывает сестру Миранда. – Эта песня слишком горестная. Мы уже прониклись ее духом. Сыграй что-нибудь повеселее. Исполни нам легенду об Альгамбре, историю о подвигах Сида Кампеадора – нечто бодрящее и патриотичное.

Повинуясь просьбе брата, девушка меняет мелодию и песню, и теперь из уст ее льется одна из тех неподражаемых баллад, которыми так славен язык Сервантеса. Вопреки всему, тяжесть, угнетающая сердца слушателей, не проходит. Голос Аделы словно потерял присущую ему сладкозвучность, а гитарные струны в равной степени утратили лад.

Внезапно посреди песни два пса, лежащих на полу у ног сеньориты, вскакивают, издают одновременный рык и выскакивают в открытую дверь. Музыка обрывается, а дон Валериан и доктор торопливо поднимаются со стульев.

Лай сторожевых собак на дворе тихой фермы, среди домов поселения, не дает представления о поразительном эффекте, какой производит этот звук на индейской границе, о тревоге, которую испытывают обитатели уединенного ранчо. Помимо этого, они слышат доносящийся снаружи стук копыта, ударившего о камень – это либо лошадь, либо мул. И точно не Лолита – кобылица в стойле, а звук доносится не из конюшни. Других животных тут нет: гости уехали на двух верховых мулах, тогда как mulas de carga [81] Вьючных мулов (исп.). забрал с собой Мануэль.

– Он вернулся! – восклицает доктор. – Нам следует возликовать, а не пугаться. Идемте, дон Валериан, мы еще успеем покурить, прежде чем ляжем спать!

– Это не Мануэль, – говорит Миранда. – Собаки его знают, а послушайте, как они лают! А, что это? Голос Чико! Кто-то схватил его!

Снаружи доносится вопль пеона, сменяющийся увещеваниями, словно он умоляет отпустить его. Затем голос Чико перемежается с криками Кончиты. Оба звучат почти одновременно. Дон Валериан возвращается в комнату и берет саблю, тогда как доктор хватает первое оружие, подвернувшееся под руку. Но оружие бесполезно, когда имеется слишком мало рук, чтобы пользоваться им.

В хижину ведут две двери: передняя и задняя, и в обе вливается поток вооруженных людей, солдат в мундирах. Прежде чем Миранда успевает извлечь клинок из ножен, в шести дюймах от его груди вырастает настоящий еж из острых пик. Подобная угроза обращена и к врачу. Оба понимают, что сопротивление бесполезно – оно окончится тем, что их в ту же секунду проткнут насквозь.

– Сдавайтесь, мятежники! – раздается команда, перекрывающая лай собак. – Если хотите жить, бросайте оружие, и немедленно! Солдаты, разоружить их!

Миранда узнает голос. Быть может, раздайся он раньше, полковник не расстался бы с саблей, но отважился на упорное и отчаянное сопротивление. Но время упущено. Когда рукоять клинка выскальзывает из его ладони, дон Валериан видит перед собой человека, опасаться которого у него больше всего причин – Хиля Урагу!

Всю долгую ночь остаются Хэмерсли и охотник на вершине холма. Эта наполненная мрачной тревогой ночь кажется им вечной. О сне они не помышляют – не могут. Что-то в голове не позволило бы им уснуть, даже если бодрствовать пришлось бы целую неделю. С течением времени волнение их не ослабевает, скорее напротив, становится острее, причиняя почти невыносимую боль.

Стремясь избавиться от нее, Хэмерсли наполовину решается спуститься с холма и попробовать прокрасться мимо часовых. Если его заметят, он бросится на них в попытке пробиться, а оказавшись в долине, постарается спасти изгнанников.

Выслушав это предложение, товарищ тут же отметает его. Это будет не просто глупость, но безумие. По меньшей мере, дюжина солдат образует пикет, стерегущий проход. Стоя или сидя, они так или иначе растянуты по всей ширине. Никто не сможет пробраться мимо них незамеченным, а нападать вдвоем на двенадцать человек, какими бы храбрыми не были первые и трусливыми вторые, бессмысленно из-за слишком большого численного превосходства.

– Я бы не принял ничего в расчет, если бы от нас требовалось только это, – говорит Уолт, подводя черту под своим резким суждением. – Но нет. Даже если мы прорвемся, уложив их всех до единого, наша работа только начнется. Еще человек сорок будут поджидать нас внизу. Сумеем мы их одолеть? Нет, Фрэнк: против двенадцати у нас еще может быть хоть какой-то шанс, но против сорока… Слишком уж неравные силы. Ясное дело, мы проредим их, прежде чем накроемся сами, но в конечном итоге нас одолеют. И убьют, как пить дать.