Владимир Череванский - Любовь под боевым огнем

Смеркалось, когда из лодки, приткнувшейся к пологому прибрежью, выскочили два пассажира с поспешностью, обличавшей их старание скрыться от настигавшей опасности. Но пароход прошел мимо Серебряного бугра, нисколько не поинтересовавшись странными, загадочными личностями, выбиравшимися из воды на бесприютный песчаный берег.

Серебряный бугор, с вершины которого виднеется далеко южный берег Каспия, служил тогда сборным местом для туркмен, когда они готовились напасть на соседние персидские селения, и для персидского сброда, когда он собирался грабить туркменские стада. Такое международное значение этого пункта всегда привлекало к нему людей достаточно смелых для нападения и достаточно сильных для отпора. Появление лодки было давно уже замечено с вершины бугра дозорным, в котором, однако, никто не признал бы искателя степных приключений. Правда, этот молодой и красивый туркмен был одет, как и все его сородичи, в длинный халат, но по манере запахиванья халата, по кушаку и по фасону высокой бараньей шапки легко было признать в нем человека белой кости. То был Ах-Верды, сын известного в степи Эвез-Мурада-Тыкма. За песчаным барханом на коврике отдыхал или, скорее, думал тяжелую думу его отец, а подальше видна была группа наездников, державших в поводу коней.

Много родила туркменская степь истинных батырей, но Эвез-Мурад-Тыкма превышал каждого из них целой головой. От предков, оканчивавших почетно жизнь свою в набегах, он получил крепкое физическое строение и своего рода наследственное право на звание сардара во всех опасных аломанах.

На двенадцатом году жизни колено Сычмаз признало его уже «владеющим саблей». На пятнадцатом году он томился военнопленным у персидского ильхани, и настолько важным, что родовое колено продало каждого пятого верблюда, чтобы внести за него выкуп в тысячу туманов; скоро он возвратил свой долг с процентами. Десятки лет он провел таким образом в стычках с шиитами и в поисках славы и добычи. Перед ним пала не одна сотня голов…

Теперь его характерный высокий лоб волновался целой грядкой морщин, очевидно, в умственной погоне за крупным предприятием. Но вот Ах-Верды почтительно нарушил уединение отца, сообщив ему, что инглези выходит на берег.

Эвез-Мурад-Тыкма степенно, не торопясь, пошел на встречу инглези и поздоровался с ним по всем правилам восточного этикета.

Якуб служил переводчиком.

– Королева инглези поручила своему старшему полковнику О’Доновану передать ее поклон знаменитому Эвез-Мураду-Тыкма.

Эвез-Мурад приложил по-офицерски руку к бараньей шапке и сделал вид, что, преисполнившись удовольствия, протирает глаза и гладит бороду.

– Эвез-Мурад-Тыкма явился подержать стремя полковнику королевы инглези, – переводил Якуб ответную речь.

– Ради священной бороды Магомета, ради посланников Божиих, имеющих множество крыльев, прошу тебя, говори одну правду и только одну правду, – взмолился Эвез-Мурад, хорошо понимавший значение и легкомыслие толмачей. – Дела нашего народа очень тяжелы, а кому Аллах пошлет лихорадку, тому не вешай на шею мельничный жернов.

Якуб ответил, что как мусульманин он понимает это дело хорошо и не станет лгать перед таким высоким избранником народа.

– Что сказал Эвез-Мурад? – спросил О’Донован.

– Он благодарит за то, что я доставил вас в целости, и просит вас доложить об этом королеве инглези.

– Якуб, помни, ты должен переводить, как переводил бы родному отцу, – заметил О’Донован. – Ведь вы, восточные толмачи, – лгуны по преимуществу.

Якуб ответил не без гордости, что и между восточными толмачами есть люди светлее горного хрусталя.

– Что говорит благородный полковник? – спросил Эвез-Мурад.

– Он слышал еще в колыбели завет своих родителей: быть другом текинского народа.

Пока происходили эти дипломатические объяснения, группа туркмен изготовилась в дорогу и, оседлав коней, добыла оружие, которое было спрятано на всякий случай под потниками в песке. Выбрав из него богато обделанную золотом и бирюзой шашку, Ах-Верды поднес ее отцу.

– Народ теке просит храброго полковника принять этот подарок вместо печати к договору о большой дружбе, – переводил Якуб О’Доновану. – Лезвие этого клынча висело у бедра великого Тимура. Враги текинского народа горько заплачут перед этим острием, – продолжал переводить Якуб, обращаясь к Эвез-Мураду. – Сардар всего теке просит полковника пожаловать к нему в аул. Только там он может принять его с должной честью… А полковник говорит, что отныне королева инглези и сардар теке все одно что брат и сестра.

Подвели коней. О’Доновану предложили аргамака под богато расшитым чепраком. Но никакая роскошь чепрака, седла и уздечки не могли бы умалить природной роскоши самого коня. Достойно продолжая род своих арабских предков, текинский скакун напоминает во время бега стрелу, пущенную в пространство сильною тетивою. Тонкий корпус при небольшой голове и длинной шее рассекает воздух без всякого напряжения; длинные, сухие ноги его едва касаются земли. Разумеется, он воспитывается не в табуне, а в кибитке хозяина и притом с заботой, на какую не смеет рассчитывать и любимое дитя последнего.

Степь, озаренная мириадами звезд, огласилась чуть слышным топотом копыт. Оружие бряцало сдержанно, всадники же хранили строгое молчание, хорошо памятуя, что русские этапы, уходившие от моря в даль страны по течению Атрека, зорко сторожили дорогу. Путникам встречались аулы иомудов, по-видимому спокойно и равнодушно относившихся к вопросам политики.

В то время не существовало определенной границы между Персией и оазисом Теке. Не существовало, понятно, и политических договоров, поэтому всякий пограничный спор переходил на решение острого клынча и смелого набега. Впрочем, горные вершины Копетдага служили своего рода указателями, где и кому приобретать славу и добычу. Нападения одиночек – калтоманы – не пользующиеся народным уважением и нападения благоустроенной силой – аломаны – шли по путям вековых преданий. Персияне добывали на северной стороне Копетдага лошадей, баранов, рабочую силу и изредка славу, а теке вознаграждали свои потери, увозя с южной стороны хлеб, шелковые изделия, серебряные краны и невольниц. Вопреки религиозному верованию своему, они не брезгали и золотыми туманами, несмотря на то что шииты изображают на них живых существ: шаха на одной стороне и льва на другой. О славе они не заботились.

К счастью для Персии, туркменские племена всегда находились во взаимной розни: иомуды не любили сарыков, сарыки – салоров, а салоры – чодоров. Отамышцы воевали нередко с тохтамышцами, а атабаи с джафарбаями. Из всех же туркменских таифе и таире Ахал-Теке выделялось и числом кибиток, и грозой своих набегов.