Владимир Череванский - Жены русских царей

Добрынский был красивый мужчина; ему шло польское национальное платье. Он хорошо владел польским, русским и французским языками и имел превосходную библиотеку из польских и французских книг, любил музыку, очень мило играл на флейте и фортепиано. Таким образом, гости не скучали в доме Добрынского. Шарлота читала, Эмилия часто на фортепиано, а хозяин на флейте играли чувствительную музыку. Конрад писал и делал справки в ландкартах.

Добрынского явно больше всех занимала Эмилия. Глаза его беспрестанно останавливались на ней. С ней он любил долго беседовать, с ней говорил всегда с чувством, её желания он всегда спешил исполнять.

Эмилия воспринимала это внимание за обыкновенную вежливость, однако поведение Добрынского обнаруживало в нём живую страсть, хотя он старался скрыть её. Но скоро Добрынский уже не был в состоянии таить волновавшие его чувства.

Вечером второго дня, когда Эмилия и хозяин дома одни в комнате музицировали, он вдруг перестал играть. Эмилия взглянула на него и увидела в его глазах слёзы; он отвернулся и отошёл к окну.

Эмилия встала и с участием спросила его:

— Вам дурно, г. Добрынский?

— Как мне не может быть дурно, — отвечал он с живостью, — когда вы хотите завтра же оставить меня? Вы появились в моей глуши, как люди из лучшего мира, показав на мгновение мне небо и заставив ещё сильнее чувствовать ничтожество своего существования. О, барышня, барышня! Я очень несчастлив!

Эмилия, смущённая, не знала, что ему отвечать. Он взял её руку, прижал её к своим губам и с отчаяньем смотрел ей в лицо.

— Не сердитесь на меня, барышня, и простите меня за то, что я вам сказал. Это говорит моё горе, — продолжал он. — Я вас увидел, и жизнь без вас стала для меня невыносимым бременем, я вижу только вас и я сделался равнодушным ко всему остальному вокруг меня. Я могу дышать только около вас. Не сердитесь на меня. Я понимаю, что я для вас ничего не значу. Вы видели многих, таких, как я.

С этими словами он подвёл её опять к фортепиано и взял в руку флейту. Эмилия, дрожа всем телом, бренчала отдельными клавишами. Она вовсе не сердилась на него, и сама до этих пор не знала, что Добрынский ей очень понравился.

В это время в комнату вошёл Конрад. Добрынский пошёл ему навстречу и сказал:

— Вы хотите завтра уехать? Не забудьте, что вы мой должник. Я рассчитываю на вашу признательность. Вы вполне отблагодарите меня за оказанную мной услугу, если исполните мою просьбу и останетесь в моём доме ещё два дня. Не могу свыкнуться с мыслью лишиться так скоро вашего общества.

Конрад отвечал ему, улыбаясь:

— Мы с большим удовольствием увеличили бы наш долг за ваше гостеприимство, если бы семейные обстоятельства не требовали от нас скорее отправиться в путь.

Но влюблённый Добрынский не отставал от него и так любезно настаивал на дальнейшем их пребывании в его замке, что Конрад начал колебаться. Добрынский так красноречиво представлял своим посетителям все опасности путешествия в такое суровое время, что они просили дать им время подумать о его предложении.

На совещании, когда гости остались одни, Шарлота и Конрад посчитали, что в такую суровую погоду лучше остаться ещё несколько дней в доме Добрынского. Когда Шарлота спросила у Эмилии её мнение, то та задумалась и молчала.

Итак, Конрад со своими двумя дочерьми опять остались у Добрынского. И вместо условленных двух дней беглецы прожили в замке шесть.

Добрынский был счастливейшим из смертных. Эмилия охотно разговаривала с ним; когда он молчал о своей страсти. Она играла на фортепиано лучше и с большим увлечением. Всё её существо, казалось, было воодушевлено высшим чувством. Она сделалась ещё милее, чем прежде. Голос её звучал нежнее и трогательнее. Взоры её стали мечтательными, словом, всякое её движение невольно заставляло любить её.

Одна только Шарлота была грустна и беспокойна, каждое чужое лицо наполняло её душу ужасом, каждый проезжий внушал ей страх. Кроме того, у неё из ума не выходило воспоминание о её детях, об оставленных ею маленьких сиротах. Как она жаждала их видеть! Она отдала бы свою жизнь за один поцелуй их детских губ. Она теперь согласилась бы терпеть от своего мужа всякие терзания, лишь бы хотя раз в день прижать их к своему сердцу. Она чуть ли не раскаивалась в своём бегстве и начала считать его опрометчивым необдуманным поступком.

— Прошедшего не вернёшь! — утешала себя несчастная мать. — Царь их не оставит, он добр и справедлив. Он был привязан ко мне, и уважал меня. Пусть совершится воля Божья!

Такие утешительные мысли сопровождались горячими молитвами, которые всегда служат укрепляющим лекарством для набожных душ. Уединение и преданность спутников возвращали ей спокойствие.

Вечером шестого дня Эмилия пришла к Шарлоте с заплаканными глазами, но улыбающаяся.

— Я говорила с отцом Конрадом, — сказала она, — он желает завтра рано утром пуститься опять в путь, если вы согласны.

— Во всякое время, хоть сейчас, я готова, — отвечала Шарлота.

— Но Добрынский не должен этого знать до самого нашего отъезда. Он опять назвал бы нам сотни препятствий, чтобы удержать нас, — сказала Эмилия и, краснея, отвернулась.

Поведение молодой девушки казалось Шарлоте странным. Она обняла её и стала допытываться о причине её смущения и слёз, хотя уже и догадывалась о ней.

— Ты, голубушка, кажется, одержала победу в этой дикой стране, — сказала ей Шарлота, улыбаясь.

— Добрынский просил у Конрада моей руки, — отвечала Эмилия, — в уверенности, что он действительно мой отец. Конрад напрасно его уверял, что не может расстаться со своей дочерью и что она не может жить в этой глуши. Добрынский ничего не хочет слышать; он говорит, что продаст всё своё имущество, оставит Польшу и последует за нами во Францию и поселится около нас.

— А ты, Эмилия?

— Мне его жаль! Он такой добрый человек, но мечтатель, поэтому мы должны спешить и оставить здешние места.

Конрад подтвердил рассказ Эмилии. Чтобы окончательно отклонить предложение Добрынского, он ему объявил, что распорядится судьбой Эмилии не иначе как во Франции.

На следующее утро, когда всё было готово к отъезду, гости заявили несчастному влюблённому хозяину о своём решении проститься с ним. Сани уже стояли у крыльца.

Добрынский побледнел и не мог выговорить ни слова. Глаза его блуждали от одного к другому и, казалось, спрашивали: «Неужели вы действительно уезжаете? Может ли это быть? Желаете ли вы смерти Добрынскому?» Он подошёл к окну и увидел сани, своих гостей у крыльца, потом вернулся, пожал руку Конраду, затем Шарлоте, потом опустился на одно колено перед Эмилией, схватил её руку, прижал её с жаром к своему сердцу, вздохнул глубоко и глухим голосом произнёс слово «вечно» и исчез.