Владимир Череванский - Жены русских царей

До отъезда из Берлина Шарлота испытала новый испуг и чуть сама не выдала себя. Она вошла с Эмилией в магазин дамских нарядов купить себе какую-то вещь. Вскоре в тот же магазин пришла её подруга молодости, та самая, с которой она заблудилась в лесу Бланкенбурга и с которой она вела переписку во всё время её пребывания в Петербурге; она чуть не вскрикнула от радости и готова была броситься в её объятия, но вовремя опомнилась, обернулась к ней спиной и быстро вышла.

Ввиду того, что до открытия навигации оставалось много времени, беглецы отправились в Париж и рассчитывали там оставаться до мая, до отправки кораблей в Америку. Шарлота полагала, что в Париже при большом передвижении людей, при громадном приезде и отъезде путешественников из разных стран света она останется совершенно незамеченною. На самом же деле вышло наоборот. Именно этот громадный наплыв народа со всех стран света бывает причиной частой встречи с земляками, в особенности почти неизбежна была встреча с русскими, часто посещавшими столицу Франции.

В Париже Франц нанял квартиру для Шарлоты и Эмилии на окраине города около Булонского леса, чтобы они имели возможность гулять близко от дома. В одно утро, пройдясь по лесу, они увидели там русского генерала, который стал пристально на них смотреть. Шарлота быстро повернула в другую аллею. Но незнакомый ей генерал поспешно последовал за ней. Она в сильной тревоге думала, что, вероятно, этот генерал видел её при дворе в Петербурге и теперь узнал в Париже. Он, верно, сейчас донесёт о ней в русское посольство, её задержат и возвратят в Россию. Эмилия посоветовала взять фиакр, поспешить домой и тотчас оставить Париж. Но генерал взял другой фиакр и поехал вслед за ними. Шарлота и Эмилия быстро вошли в свою квартиру и заперли за собой дверь. Первая дрожала, как древесный лист, колеблемый ветром. Она попросила Конрада тотчас собраться в путь, но успокоилась, когда пришедший к ним швейцар дома с любопытством расспрашивал, как зовут младшую из дам. Ему сказали, что её зовут Эмилией и что она приехала из Берлина. Швейцар сообщил, что русский генерал скоро приедет с полицейскими чиновниками для допроса, потому что генерал указывает на Эмилию как на девушку из полусвета, укравшую у него сто тысяч франков. До производства следствия, прибавил швейцар, он не может выпустить из дома обеих дам.

Действительно, через час приехал генерал с полицейским комиссаром. Но при первом взгляде на Эмилию он начал извиняться, уверяя, что ошибся, что вышло недоразумение, что обманутый поразительным сходством Эмилии принял её за свою знакомую. Шарлота и Эмилия были рады, что отделались одним испугом, и, желая, чтобы русский поскорее удалился из их квартиры, охотно простили ему его ошибку и немедленно после этого, вместе с Конрадом и Францем, оставили Париж, где почти на каждом шагу должны были опасаться неприятных встреч, вследствие которых они могли быть раскрыты.

Наши беглецы скитались из одного города в другой и нигде не оставались долго. Наконец они дождались месяца мая и тогда сели на корабль, отходивший в Америку из одного французского портового города. Конрад принял имя Вебера и считался отцом Шарлоты и Эмилии, а Франц выдавал себя за его камердинера. Франц закупил всё, что нужно было для долгого плавания, и привёз на корабль.

Пушки гремели на прощание, ветер вздувал паруса, матросы ликовали и пели. Корабль летел как на крыльях над тёмными волнами океана. Берега Европы постепенно удалялись назад.

Эмилия стояла на палубе в грустном и глубоком размышлении. Губы её дрожали, глаза были полны слёз.

Бедная Эмилия! Мысли её блуждали в пустынях Польши, в грустном замке Добрынского.

Конрад прислонился к одной из корабельных мачт, скрестил руки на груди и также погрузился в грустную задумчивость. Ради Шарлоты он оставил родную землю и отправился начинать новую жизнь в степях незнакомой ему страны. Время от времени он испускал глубокий вздох.

Вдруг в шумной толпе возникла торжественное церковное пение. Мужчины, женщины и дети, которые отправлялись искать счастья в Луизиане, запели хором. Они тесно прижались друг к другу и громким голосом возносили к Всевышнему свои молитвы. Все смотрели на оставляемый берег и плакали. Грусть овладела и Шарлотой. Она тихо примешивала свою молитву к религиозному пению толпы мореплавателей. Она молилась за оставленных ею малолетних детей. Море, казалось, сделалось её гробом, отрывающим её навек от нежно любимых детей. «О моя Наталья, прощай навек, прости твоей жестокой матери, у которой не хватило столько любви, чтобы пожертвовать своим спокойствием ради тебя».

Шарлота сидела на палубе, погруженная в свои чувства. Луна уже взошла. На всём корабле была глубокая тишина, не видно было ничего, кроме неба и морских волн. Это страшное зрелище было ново для Шарлоты и развлекало её грустные мысли.

В это время к ней подошла Эмилия и застенчиво сказала:

— Милая Шарлота! Тебе грустно? Неужели так скоро ты раскаялась в том, что оставила Европу?

— Нет, я уезжаю с радостью, потому что меня в Европе никто не любит и никто не бережёт, а кто любит и бережёт меня, все со мной. Мне теперь нечего бояться, а тому, кому нечего бояться, остаётся только надеяться.

Эмилия прижала своё лицо к груди Шарлоты и зарыдала.

— Ты тоскуешь по родине? — спросила Шарлота.

После долгого молчания, Эмилия только шепнула:

«Добрынский», — и голос её снова прервался рыданиями.

Глаза Шарлоты наполнились слезами. Она поцеловала горячий лоб девушки и ничего не отвечала. Что могла она ей ответить на такое много говорившее слово? В нём заключалась вся история грусти Эмилии: она любила. Добрынский был её первой страстью. Она осталась верной своей наречённой сестре и принесла ей в жертву самые лучшие свои чувства, и призналась в этом только тогда, когда безнадёжно отчаялась в возможности своего счастья. Она жертвовала Шарлоте своё бессмертие: без любви вечность становится пустым словом и теряет свою ценность.

Мореплаватели плыли от одного острова к другому. Они привыкли к неудобствам морского плавания. Море представляло величественную картину, оно было то тихо, то сильно волновалось и поднимало свои волны до тёмных облаков.

Так они достигли Канарских островов, где на несколько дней остановились на острове Тенерифе у подошвы Пика. Здесь они уже увидели другой мир, людей другого цвета кожи. Эмилия стала спокойнее и начала улыбаться по-прежнему. Шарлота почти забыла о России и Германии. Она смотрела на своё прошлое как на длинный мрачный сон, или как дух умершего смотрит на своё земное поприще.

Шарлота не воображала, что в этой отдалённой стране она ещё увидит знакомое европейское лицо.