Владимир Череванский - Жены русских царей

«Особливому отцу в нужде» падают в ноги целые товарищества, депутации: так, слёзно молят его несколько крестовых дьяков «не отринуть ихнего прошенья от своего высочества (!)» ... о ходатайстве ими за долговременную службишку «жаловань»; так, пишет к нему и донское казачество в лице «старшин своих с товарищи»: «Вам, нашему премилостивому государю и патрону, — пишут казаки, — зело благодарствуем, что вы нас милостиво содержите, и впредь покорно просим, о чём посланной наш есаул будет вашего благородия просить, дабы его прошение оставлено не было, за что долженствуем вам, нашему премилостивому... патрону сослужить».

Дело казаков, как кажется, касалось размежовки земель их с владельцами соседних жалованных поместий. Виллим Иванович, не задумываясь, хлопотал в пользу казацких старшин, и одновременно с тем же бескорыстием радел об удовлетворении просьбы лейб-кучера Возжинского. Последнему пожелалось получить чин и дворянство; чрез кого достать и то, и другое? Ну, разумеется, чрез Монса. Государыня дала указ, камергер отписал к Остерману: «Сочинителе патент»; тот сочинил, препроводил к Монсу на рассмотрение, и тут же явил обычную осторожность: «Ежели оный [патент], — писал Остерман Монсу 7 августа 1724 г., — его величество изволит опробовать, то надобно его напечатать, ибо все патенты имеют быть печатные. Впрочем, вашему благородию доношу, что понеже, по указам и регламентам его императорского величества, на дворянство патенты определено давать из сената, то не изволите ль, ваше благородие, о помянутом лейб-кучере, что он во дворяне пожалован, сообщить прямо в сенат, дабы нам в сочинении таких патентов не учинить какой противности указам и регламентам, в чём я не безопасен».

Но как труслив и осмотрителен был Андрей Иванович Остерман, так, напротив того, самонадеян Виллим Иванович; пожалование лейб-кучера дворянством принадлежало к числу неважных для него операций; нет, он не затруднился вмешаться в дело первой важности — в «сочинение брачного союза единой из дщерей великого государя». Монс был ревностным ходатаем герцога Голштинского.

Герцог Голштинский Карл Фридрих прибыл из Германии в Ригу в начале 1721 года. Это был молодой человек двадцати одного года, слабого сложения, маленького роста, невзрачный и очень бедный; жертва северной войны, лишённый своих владений королём датским, герцог сохранил за собой только небольшую территорию с главным городом Килем. Между тем Пётр с исходом северной войны делался сильнейшим государем Европы, и вот ничтожный герцог в качестве бедного претендента, претендента, однако, с большими претензиями, является в Россию искать денег, связей, войска. Претендент на отнятые у него голштинские владения, претендент (в качестве племянника Карла XII) на шведский престол, Карл Фридрих искал защиты и помощи в Петре; а чтоб получить и то, и другое, он стал добиваться руки одной из дочерей государя. В год его приезда государевым дочерям Анне было тринадцать, Елизавете — одиннадцать лет. Гостя приняли хорошо; государь ласкал его, приглашал на все празднества, время от времени, особенно под весёлую минуту, являл знаки своего расположения; но дела герцога всё-таки не подвигались ни в отношении предполагаемого брака, ни в отношении его династических притязаний. Всё оканчивалось полуобещаниями. Пётр смотрел на него как на орудие, которое может при случае пригодиться, чтобы пригрозить кому-нибудь или запутать и затянуть какие-нибудь дипломатические вопросы. Дневник Берхгольца., без сомнения, вопреки желанию самого автора служит лучшим материалом для представления всей ничтожности голштинского претендента и для представления себе той жалкой роли, какая выдалась ему с 1721 по ноябрь месяц 1724 года.

Во всё это время Пётр с ним шутит, поит и спаивает его, и большею частью во всём этом просвечивает какое-то небрежное покровительство; а иногда он не только не церемонится с гостем, но и не обращает на него никакого внимания... Все (т. е., собственно, приближённые герцога) считают его женихом великой княжны, а дело ограничивается неловкими реверансами или этикетным целованием ручки. Вот, кажется, блеснул луч надежды и объявят их обручение. Не тут-то было; внезапно великих княжон увозят куда-нибудь, или герцога перестают звать во дворец за отъездом Петра, или по другим причинам. Герцог едва имеет средства к существованию, обрезывает содержание своих придворных, не знает как помочь пленным шведам, которых задабривает перед отправлением их в Швецию. Но на дары Петра много рассчитывать нечего. Они заключаются по большей части в красном яйце, подаренном в светлое воскресенье, или в присылке каких-нибудь продуктов натурой к обеду, за что надо отблагодарить, например, серенадой в именины Екатерины, для чего нужны деньги на музыкантов и проч. Нужда в деньгах и без того настоятельная, а тут вдруг сюрприз: царский приказ шить костюмы на всю свиту для предстоящего маскарада, или строить подмостки для каких-нибудь иллюминаций, или готовиться к немедленному отъезду в Москву. В награду за всё это герцог получает улыбку, или шуточку, или несколько стаканов вина из рук Екатерины и её дочерей: и как он и все его придворные радуются, какому предаются восторгу, если на него обращено хоть малейшее внимание! Чтоб вызвать его, герцог напрягает силы на перепойках в царских пирушках. Он совершенно спивается, и страсть к пьянству является главным пунктом его соприкосновения с русскими вельможами. Многочисленные свои досуги Карл наполняет или попойками, или пустейшими препровождениями времени, в которых проявляются нелепые вкусы тогдашних карикатурных и миниатюрных германских двориков, формальность и этикет, растворенные казарменностью. Он учреждает из своих придворных то форшнейдер-коллегию, то тост-коллегию, устав которой определяет мельчайшие подробности всякого ужина, то какое-то обыкновенное своё общество, где участвуют только избранные. Вдруг установляется им какой-нибудь орден «виноградной кисти», а через несколько времени — «тюльпана», или «девственности», и он с важностью жалует шутовские их знаки некоторым приближённым. Летом на даче герцог составляет из своей свиты войско, которое располагает в лагере и мучит ученьями, и иногда играет им в войну и т. п. Таковы были преимущественно... упражнения молодого человека, имевшего желание и даже шансы не только властвовать в Голштинии, но царствовать в Швеции или управлять Россией.

В 1724 году надежды герцога особенно окрылились; он с нетерпением ждал коронации Екатерины, твёрдо веруя с своими голштинцами, что одновременно с нею объявят его обручение. Надежды эти поддерживал Монс. Голштинцы умели снискать приязнь фаворита, что им, как немцам, было нетрудно; Монса и Балка принимали они с почётом, герцог дарил как их, так и Матрёну Ивановну золотыми табакерками, лентами, собаками и т. п. игрушками, насколько то позволял его скудный достаток; ходатайству Монса надо приписывать то, что Екатерина также являла чувство любви и расположения к герцогу, посылала ему время от времени подарки и вообще смотрела на него несравненно милостивее и была к нему внимательнее, нежели государь.