Александр Кердан - Суд офицерской чести

Назначенный.И поэтому Неизвестный может на службу не выходить?

Афганец.Я этого не говорил. Я только хотел…

Командир.Нам понятно, чего вы хотели: белое представить чёрным, а чёрное белым! (Тихо Замполиту. ) Я вам говорил, что эта демократия до добра не доведёт. Вот ещё один правдолюбец выискался… Ишь разговорился, интернационалист…

Председатель (обращаясь к Неизвестному). Подсудимый, можете вы внятно объяснить причину вашего невыхода на службу?

Неизвестный.Внятно? Не могу.

Председатель.Понятно. (Автору ). Пометьте в протоколе: подсудимый свою вину признал.

Открывается дверь, из-за неё выглядывает Дежурный по части.

Дежурный по части (Командиру). Товарищ полковник. Вас к телефону…

Командир. Вы что, не видите – суд идёт! Я занят!

Дежурный по части.Там – командующий!

Командир (вскакивает ). Так и надо сразу говорить! (Председателю.) Объявите перерыв. Суд без меня не продолжать!

Командир быстро выходит, хлопая дверью.

Председатель (вздыхая). Вот так всегда, только начнёшь добираться до сути, а тебе – поворачивай оглобли. Перерыв, товарищи офицеры!

Фин.Надолго перерыв-то?

Председатель.На неопределённое время…

Третий офицер (Фину). Плакал твой хоккей!

Курилка у штаба части – деревянная крытая беседка со скамейками, размещёнными по кругу. На скамейках в различных вариациях вырезано или нацарапано: «ДМБ–10…», «Москва», «Бакы» и т. д. В центре курилки на полу урна, сделанная из разрезанного пополам корпуса авиабомбы.

В беседке сидят Неизвестный, Афганец, майор Теплов, Доктор, Фин, Военспец, Краском, Первый, Второй, Третий офицеры и Автор. Теплов дымит трубкой, Краском сворачивает «козью ножку» из обрывка «боевого листка», остальные курят сигареты. Откуда-то доносится строевая песня «Россия», исполняемая с южным акцентом. Постепенно песня и топот сапог затихают.

Афганец (между затяжками обращается к Автору). Вам не кажется, что суды офицерской чести утратили своё истинное назначение?

Автор.В каком смысле?

Афганец.В прямом. Суды остались, а чести – нет!

Автор.Я всё-таки не стал бы разделять эти понятия. Есть святые вещи: флаг, герб, орден, закон. Непочтительно говорить о них – кощунство! Суд чести, по-моему, стоит в этом же ряду.

Афганец.Конечно, но при одном условии: если суд – защитник и гарант прав человека. Помните, ещё Ленин говорил: «Человек предан суду – это сделано именно для того, чтобы показать, что он невиновен».

Неизвестный (горячо). А у нас, если ты привлекаешься, значит, уже записан в разряд осуждённых!

Майор Теплов (возмущенно). Офицер, уважающий свой мундир, не способен опуститься ни до попрания законов человечности, ни до покушения на солдатский котёл. Грозит ли это его жизни или карьере… Потеря чести – страшнее. Так было, по крайней мере!

Военспец.Говорят, полковник Пестель даже продал отцовское имение, чтобы выдать денежное содержание солдатам и офицерам своего полка, когда сбежал казначей, украв всю полковую казну.

Майор Теплов.Да, были люди в наше время!

Афганец (сплёвывая). А я слышал другое. Говорят, этот Пестель сам был парень не промах и обирал своих солдатиков как мог. А когда его в этом уличили, стал товарищей сдавать по Южному обществу… Мол, лучше уж бунтовщиком оказаться, чем просто взяточником. Так что в любое время есть среди нашего брата и подонки, и святые… Я помню, мы сидели…

МЫ СИДЕЛИ в комнате общежития, сизой от сигаретного дыма, наплевав на табличку, строго предупреждающую: «У нас не курят».

Дежурная – пожилая, грузная женщина, которую все называли почему-то по имени – Эльвирой, тяжело проходя по коридору мимо нашего «убежища», сегодня не гремела, как обычно: «Мальчики, я ж говорила сотни раз – спалите мне всю общагу! Сейчас пожарных вызову!»

Благосклонность Эльвиры объяснялась просто: мы провожали в Афган нашего друга – Сашку Горбенко.

На покрытом грязно-розовым пластиком столе разместились эмалированные солдатские кружки. Между книг пристроилась фляжка со спиртом и нехитрая закуска из офицерской столовой.

Вся компания: Сашка, я, старлей – Сашкин сменщик «из-за речки» и майор – Сергей Игоревич, наш сосед по комнате, тоже недавно прибывший оттуда и не получивший ещё квартиру, несмотря на «корочки» участника войны.

Шёл 1981 год.

Афганская война ещё была покрыта мраком. Газеты публиковали благозвучные статьи о воинах-интернационалистах, участвующих в субботниках по озеленению Кабула, выступающих с шефскими концертами перед детьми-сиротами… О боевых действиях сообщалось туманно, уклончиво: «Подразделение капитана… успешно выполнив учебно-боевую задачу, возвратилось на место постоянной дислокации…» О том, что там свистят пули, гибнут люди, страна узнавала, лишь получая «чёрную почту» – казённые конверты с извещениями и цинковые гробы, которых с каждым месяцем становилось всё больше.

Мы провожали нашего друга Сашку Горбенко на войну.

Понятно, что разговор крутился вокруг Афганистана. Говорили, то есть спрашивали, мы с Горбенко. Майор и Сашкин сменщик, его звали, кажется, Виктором, больше молчали или, затягиваясь сигаретным дымом, отделывались короткими репликами.

Что-то неуловимое делало их похожими друг на друга. Может, специфический загар. Может, что-то ещё, за что потом всех, кто побывал там, будут называть коротким словом «афганец».

А тогда мы пили обжигающий спирт, поднимали тосты во славу русского оружия и вряд ли, воевавшие и не воевавшие, представляли себе, что Афганистан станет не просто эпизодом, а неразрывной частью жизни каждого из нас, всей армии, всей страны…

Когда захмелели, Виктор взял гитару и запел неожиданно высоким голосом:

Это была песня «оттуда». Позже я узнал, что её автор – военный журналист майор Верстаков, и даже познакомился с ним. Но в ту пору, эта песня была для меня откровением. И не только для меня.

Мы с Сашкой переглянулись – это была честная песня. Задавать вопросы нам почему-то расхотелось. Зато заговорили старлей и Сергей Игоревич.

– За что «Отвага»? – затушив сигарету, спросил майор.

– За то, что не убили, – криво улыбнувшись, ответил Виктор…