Сулейман Рагимов - Орлица Кавказа

Подходя к воротам каземата, он обнажил шашку и во всю глотку заорал на начальника тюрьмы, вышедшего навстречу:

— Немедленно прекратить этот шум!

— Позвольте заметить, что вы сами и всполошили их.

— Всполошил или нет — мое дело! Я требую — прекратить это безобразие! Пре-кра-тить! Прекратить этот кандальный скандал! Заткните им глотки!

— А мы, господин капитан, согласно распорядку, подчиняемся не вам, а начальнику уезда.

— Я приказываю! Прекратить этот шум! Пусть в каземате воцарится тишина, кладбищенская тишина! — орал царский «посланник». — Уж мы найдем управу на злоумышленников, на строптивцев! Мы заткнем им рты.

Начальнику тюрьмы этот горлопан надоел.

— Это было бы самоуправством. Это… беззаконие.

— Закон, закон! — у Николая Николаевича, казалось, глаза выскочат из орбит. — Что вы мне законом тычете! Для вас закон, что дышло, куда повернул туда и вышло!

— А для вас? — парировал начальник тюрьмы. — Вы-то с какой стати всю тюрьму всколыхнули?

— Я просто назвал разбойницу своим именем! — Они продолжали препираться в тесном кабинете начальника тюрьмы. Распаренный, взмыленный есаул отирал платком' лицо и шею. — «Кара пишик», — «Черная кошка» — он заколыхался от смеха. — Ну, пусть не черная, а белая! Что вы, как мыши, перепугались! Или вы боитесь мести Наби? То-то и хвост поджали, а?

— Вы не смеете оскорблять! Мы — при исполнении служебных обязанностей, — не выдержал начальник.

— Ах, так! Да вам надо всыпать еще, сукины сыны! — С этими словами капитан схватил начальника за грудки, потряс что было силы. — Вам дали государственный мундир, жалованье, чтоб вы служили отечеству, а не разбойницу выгораживали! Начальник, резко отстранив есаула, выпятил грудь:

— Служим, как подобает!

— Оно и видно! Во-он, ваша служба — каземат вверх дном перевернули!

— Тут уж ничего не попишешь: заключенные есть заключенные. Дальше их некуда девать.

— Есть куда!

— Куда же, позвольте спросить?

— В расход! К стенке! Да я могу и сам, собственноручно, если угодно! Вот в этом дворе!

— За такое… За такое начальство по голове не погладит!

— Ты так думаешь, усатый кот?

Начальник тюрьмы побледнел. Слышал он разное о капитане Кудейкине и потому держал до поры язык за зубами. Но такого оскорбления старый служака вынести не мог. Он посмотрел обидчику в лицо и медленно, сквозь зубы, процедил:

— Ты сам и есть… кот… а еще вернее, скот…

— Я?! — взревел тот, взбешенный неслыханной дерзостью, кинулся к начальнику каземата, сорвал с него погоны и швырнул под ноги. Все произошло в мгновение ока, и капитан, уже выскочив за порог, орал казакам:

— Окружить каземат! Арестовать начальника! Немедленно сообщить полковнику! Пусть сам немедленно пожалует сюда, полюбуется на этот… вертеп!

Звон цепей, доносившийся из камер, нарастал, и вдруг, перекрывая железный лязг, взвилась песнь, и среди хриплых, надсадных голосов выделялся высокий фальцет Лейсана.

И Хаджар, услышав родную песню, воспряла духом, вот уже и сама подхватила ее, взлетел звонкий женский голос в грубом хоре мужских голосов, все пронзительнее наливаясь щемящей болью, и постепенно перекрывая другие, утихающие, уступающие, и уже весь каземат внимал одной поющей.

Казалось, каземат с узниками превратился в мятежную крепость.

Могучий хор, громовой хор, голос непокорной узницы поверг в замешательство и изумление даже самих казаков, ринувшихся во двор каземата по команде есаула. Тем временем уничтоженный, посрамленный начальник тюрьмы кинулся бегом в уездное управление.

Запыхавшись, он предстал перед полковником и заплетающимся языком доложил Сергею Александровичу о происходящем в каземате, о самоуправстве капитана, заварившего всю эту кашу и превратившего каземат в кипящий котел.

Полковник немедленно вышел из канцелярии, сбежал по ступенькам и сел в поджидавший внизу фаэтон, позабыв о «разжалованном» начальнике каземата, и вскоре в сопровождении конного конвоя подъехал к воротам каземата, клокотавшего, как вулкан… Шум, крики, песни… Полковник и подошедший казачий офицер встретились взглядами.

— В чем дело?

— Виновен тот, кто попустительствует крамольникам. Стало быть, вы.

— А может, вы?

— Моя совесть чиста. Я верный солдат…

— Ах, полноте! Мы тоже не ворон считаем.

Капитан подозрительно уставился на полковника и изрек:

— Этот ропот — следствие вашего либеральничанья!

— Ну нет! — вскипел полковник. — Сие чрезвычайное положение — итог вашего самоуправства! И рукоприкладства! Кудейкин подступил к Сергею Александровичу.

— Я не стану расшаркиваться перед преступниками, рассыпаться в любезностях перед врагами!

— Вы нанесли им оскорбление!

— Это смотря кому…

— Всему здешнему народу! — полковник показал рукой на каземат. — Слышите?

— Я бы вообще не стал церемониться с ними. К стенке их — и точка!

— Вы в своем уме? Такая расправа была бы неслыханным… прегрешением перед императором! Да что бы тогда мы выгадали?

— Успокоили бы этих разбойников навсегда. — Глаза казачьего офицера налились кровью. — Тогда, — взревел он, — тогда и другие зарубили бы себе на носу, что никаким разбойникам спуску и пощады не будет!

Сергей Александрович пытался говорить как можно спокойнее:

— Тогда мы уничтожили бы сотню врагов, а нажили бы тысячи и тысячи — весь Кавказ.

— У страха глаза велики!

— Поймите — полковник пытался утихомирить зарвавшегося выскочку. — Поймите же, что никоим образом нельзя узников без суда и следствия ссылать в Сибирь, лишать жизни!

— А если происходит мятеж в каземате, — распалялся Николай Николаевич, чувствуя уступчивую терпеливость начальника уезда, — если песни разбойницы превращают чуть ли не в знамя?

— Осознаете ли вы, любезный, — процедил полковник, — всю пагубность оскорбительного обращения с этой узницей, чье имя переходит из уст 6 уста — на всем Кавказе?

— Во всем виноват ваш славный начальник тюрьмы. Он боится Наби! Потому и виляет хвостом перед арестантами! Да, да! За свою шкуру дрожит…