Сулейман Рагимов - Орлица Кавказа

Скорый на руку, Гачаг Наби решился почти на безумный шаг. Он набрал небольшой отряд добровольцев и сам повел их в сторону Гёруса, как ни отговаривал его Агамирза. Больше того, рискуя наткнуться на засаду, в любую минуту быть обнаруженным, Ало-оглы приказал выступать на конях. Долго потом Агамирза говорил, что это было почти чудом, как они не свалились в пропасть и не попались на глаза казачьим разъездам, которыми буквально кишели окрестности Гёруса.

Веселый, возбужденный опасностью, Гачаг Наби как из-под земли вырос перед глазами Тамары и Гогия.

— Ой, — воскликнула Тамара, уронив на землю тюбики с красками.

— Женщины все одинаковы, — засмеялся Гачаг. — Даже самые бесстрашные, видя мышь или гостя, кричат: «Ой!» Чем это вы тут заняты? — рокотал он, радуясь свиданию с друзьями. — Ого! Снова наша «Кавказская орлица». Здесь она у вас как будто еще красивее.

С почти законченного холста смотрела на Ало-оглы Хаджар: ясное, открытое лицо, едва уловимая, гордая и одновременно добрая улыбка и испытующий взгляд строгих, глубоких глаз.

— Здравствуй, Хаджар! — едва слышно произнес Гачаг Наби, затем снова заговорил, стряхивая с себя минутное оцепененье. — А это что? Ну, это не дело, друзья. Причем же тут я? Чем я заслужил, чтобы меня рисовали такие знаменитые художники… И потом, усы бы хоть покороче сделали. А то и впрямь разбойник какой-то. Что же, может, вы и правы. Я — уже давно не я. Мне Агамирза говорил, что вы тоже копаете подземный ход. За помощь спасибо! А вот больше этого не нужно делать. Зачем портить руки! Вы несете свободу своим чудом, своим талантом. А рыть пшеничную яму найдется кому, вон какие орлы со мной!

Как ни отговаривали Ало-оглы, как ни понимал он, что делает опасный шаг, все не удержался, пробрался в. хижину Карапета, вызвав у друзей взрыв радости, а в хозяевах робкое смятенье. Глаза незнакомца, хоть и добрые, поражали своей проницательностью, они жгли, вселяя беспокойство.

Айкануш сделала нетерпеливое движение в сторону незнакомца, явно намереваясь задать какой-то вопрос, но Томас незаметно остановил ее. Карапет понял, что перед ним не обыкновенный гость, возможно, сам Гачаг Наби, и молчал от робости, испытывая тем не менее гордость за себя: не ко всякому является этот человек.

Долго оставаться было опасно. Понимая это, Наби думал не о себе; ему, напротив, хотелось стычки с жандармами или казаками, но так можно было погубить начатое дело, погубить Хаджар, друзей. Сделав несколько ударов киркой по вязкой глине, Ало-оглы прислонился к краю ямы и закрыл глаза. Ему казалось, что он слышит из глубины земли голос Хаджар.

— Уходи, — говорила она ему. — Уходи, ты нужен не здесь!

— Но я не могу оставить тебя, я должен что-то делать для твоего спасения, отвечал он мысленно.

— Ты должен, ты должен, Наби. Помни о народе, помни о людях, которые пошли за тобой.

— Не могу, не могу думать ни о ком, кроме тебя, моя Хаджар.

— Ты должен, должен. Ты не имеешь права сейчас рисковать собой. Ты себе не принадлежишь, Наби. Ты принадлежишь народу.

— Я люблю тебя, Хаджар, моя Дикая кошка, моя Орлица.

— И я тебя люблю, но уходи, уходи, уходи…

— Хорошо, — почти вслух произнес Наби. — До свидания.

— Прощай, — грустно отозвалась она.

Гачаг обнял Аллахверди, затем обернулся к Карапету и Айкануш и сказал тихо:

— Спасибо вам! О таких, как вы, народ слагает бессмертные песни. Спасибо, друзья, великое! Томас, проводи меня, нужно моих людей получше устроить.

Они вышли, но в хижине еще долго звучал голос этого сильного, красивого и печального человека.

Генерал окончательно слег. Его бил озноб, лицо было покрыто испариной. Шушинский лекарь пустил немного крови, дал отвар какой-то травы, но легче не стало. Генерал то и дело впадал в забытье, метался в постели, скрежетал зубами. Одно и то же видение накатывалось на него.

Исполинского роста человек медленно шагает по полю к цепи солдат, которой командует генерал. Шаги его бесшумны, лик грозен, брови сдвинуты. «Пли!», командует генерал. И после залпа вместо одного исполинского человека появляются рядом еще несколько, 'похожих друг на друга, как две капли воды. Они надвигаются на солдат спокойно, с суровыми глазами, устремленными на генерала. «Это он, Гачаг Наби! Он хочет моей крови», — в ужасе думает генерал.

— Пли! — командует он, но цепь молчит. — Пли! — кричит он, но видит, что вместо солдат лежат в цепи люди в папахах и бурках. Они встают и смеются, скаля белые зубы. — Артиллерия! — хочет крикнуть генерал, но не может. Ноги наливаются тяжестью. А исполинские люди все ближе и ближе. И вдруг генерал с ужасом видит, что впереди них идет наместник Кавказа, делая призывные знаки и указывая на него; генерал хочет обернуться, но не может. Сильные руки удерживают его, а рядом слышится женский смех. Генерал не видит, кто его держит и кто смеется, но знает, что это его домашний врач и Клавдия. Он начинает биться в смертной тоске и со стоном просыпается.

— Он очнулся, — сказала Клавдия. — Он очнулся! Федор Матвеевич, вам легче?! Федор Матвеевич, вы узнаете меня?

— Узнаю, — сказал обессиленный генерал, пытаясь улыбнуться. — Как ты здесь очутилась?

— Потом, — вмешался врач. — Потом поговорите. Вам нужен полный покой. Вот, пожалуйста, примите это.

Жена приподняла голову губернатора с подушки, и он, как ребенок вертя головой, выпил полстакана какой-то горько-соленой жидкости.

— Какая гадость, — сказал он, откидываясь на подушку. — Какая гадость вся наша жизнь, Клавдия!

— Успокойся, дорогой. Вот доктор говорит, что страшное позади. Кризис миновал. У тебя просто переутомление. Спи! Постарайся уснуть.

— Как там идут бои в Зангезуре?

— Какие бо…

— Все преотлично, — прервал ее врач. — Разбойники в ловушке.

— Нельзя, чтобы наши солдаты входили в близкий контакт с ними, — сказал генерал, вспомнив свои страшные сны. — Бейте их артиллерией, артиллерией. А с флангов тесните конницей.

— Хорошо! — сказал врач. — Я передам ваше указание.

— Ты плачешь, Клавдия? — спросил генерал.

— Ну, что ты, милый, — улыбнулась Клавдия, украдкой смахивая слезы.

— Я хочу спать!

— Правильно. Нужно, очень нужно поспать. А проснетесь совершенно здоровым, — произнес врач, поправляя простыню.

— Спит. Пойдемте, сударыня.

— Неужели так серьезно? — со слезами спросила Клавдия, как только они вышли.

— Думаю, что да. Серьезно. Я, кстати, предупреждал вас. У него сильное нервное потрясение. И чрезвычайно опасно продолжать начатое путешествие. Ему нельзя появляться в Зангезуре, нельзя заниматься никакими делами, касающимися бунта. И вообще, мое мнение такое, что генералу нужно немедля подавать в отставку.