Сулейман Рагимов - Орлица Кавказа

Возвращаясь обратно к двери, я услышал приглушенные голоса — мужской и женский: они звучали в комнате врача. Я все понял. Мне стало обидно за себя и за генерала. В сущности это был хороший человек, и я поклялся помочь ему в беде. Солдат по-прежнему спал все в той же позе, с тем же выражением счастливого, успокоенного хорошим сном лица. Я не поленился, принес из своей комнаты дубовую палку, их у меня в комнате почему-то великое множество, для починки мебели что ли, осторожно разжал пальцы часового, при этом солдат мычал, но не просыпался, и вместо винтовки вложил ему в руку палку. Скучно порой — до ужаса!

Уснуть я, конечно, уже не мог! Читать тоже. Я думал о том, как все же и чем помочь губернатору. Ясно, что его ввели в какую-то игру, в которой он ничего не смыслит. Вообще, сейчас кругом творится такая бестолковщина, что нетрудно потерять голову. Гачаг Наби великолепен. Он действует в духе лучших традиций народных мстителей. Налетает, как ураган, на поместья имущих, отнятое делит между бедным людом. Правда, как это было всегда, во все времена, следом приходят войска, нещадно карают ни в чем не повинных простолюдинов, снова отнимают у крестьян все, что они получили от мятежников, а под этим предлогом и все остальное. Но уже то хорошо, что Наби внушает знати ужас, жидкая кровь беков бежит быстрее. Я не очень люблю низшее сословие за грубость, бестактность, необразованность, но меня радует каждое сообщение о набегах Гачага Наби.

Я ставлю себя на его место и чувствую страх. Это замечательный полководец, и, вероятно, благородный человек, несмотря на свою необразованность. Но что он будет делать дальше? Если он мечтает о народной войне против царизма, то, следовательно; не знает психологии крестьянства. Любой крестьянин дерется, как лев, когда речь идет о его клочке земли. Но стоит отойти ему в сторону на сто шагов, как начинается трусость и предательство. Странно, но крестьяне, желая хорошей жизни, думают, что ее кто-то обязан принести со стороны. Может, это от сознания, что они кормят и поят всех нас.

Здесь много слухов о так называемой „кавказской орлице“, жене Гачага Наби. Что за славная женщина! Слышал о ней много хорошего. Во всяком случае, хотелось бы посмотреть на эту героиню. Говорят, она на редкость красива, на редкость горда и умна.

Я пытался было, пользуясь именем секретаря губернатора, проникнуть в тюрьму и увидеться с „орлицей“. Этого мне не удалось сделать, зато судьба подарила мне знакомство с редким человеческим экземпляром — капитаном Кудейкиным. Недюжинный ум, никакой совести в обычном понимании этого слова, сплошное бражничанье и исключительные дарования сыщика.

Он был пьян до ужаса, но головы не терял. Нечаянно я сказал ему, что пописываю в петербургские газеты, причем меня угораздило добавить, что в настоящее время я делало заметки об исключительном рвении властей в подавлении бунта. В каждом есть непонятное преклонение перед печатным словом, в капитане оно развито до чрезвычайности.

Кудейкин стал хвастать, что равного ему сыщика нет, пожалуй, во всем Закавказье, что все нити бунта и все рычаги интриг у него в руках, что его донесения читает сам император, что в ближайшем будущем ему суждено возглавить Зангезурский уезд, а, возможно, и весь Кавказ. Я сгорал от любопытства узнать, как он работает. Я подогревал его лестью, делал намеки, что могу повлиять на его судьбу, дал знать, что как и его донесения, мои заметки в газету тоже проходят через императорскую цензуру. И капитан решил блеснуть. Он просил меня придти к тюрьме в четыре, а когда я пришел, провел меня в небольшую каморку, где стоял грубо сколоченный стол, два табурета и больше ничего. Окно было крохотным, и' в комнате стояла полутьма. На столе четверть, подле — тарелка с желтоватыми Крупными- огурцами.

— Сейчас, — сказал капитан, — .вы увидите и услышите массу интересного.

Первым вошел оборванец из местных. Он юлил перед „оком его величества“, как здесь называют капитана Кудейкина, выпил два стакана жуткой жидкости, „чачи“, на местном наречии, но ничего толком так и не сказал, все врал безбожно. Говорил, что, якобы, слышал от добрых людей, будто Гачаг Наби набрал огромное войско и собирается напасть на Гёрус, что к темнице Хаджар, то есть „кавказской орлицы“, готовится подкоп из самого дома Белобородова, и нес прочую чушь. Кудейкин поблагодарил осведомителя в самых высокопарных тонах, дал ему рубль и вежливо распрощался.

— Он болтает несусветную чушь, не так ли? Признайтесь, вы ведь об этом подумали сейчас, — сказал он, и я поразился его проницательности. — Так вот, я сознательно держу таких людей, которые болтают чушь. Я должен знать всю правду, но правды нет. Есть сотня, тысяча правд. Из них нужно выбрать только полезную. В этом все мое искусство.

Затем пришел армянский купец, дочь которого, кажется, влюблена в меня. Если я побуду здесь еще с недели две, у нас может с ней случится роман. Но это между делом.

Купец толково и с нескрываемой ненавистью к русским рассказал капитану, как ведут себя пришлые — Андрей и Людмила. Он говорил, что ни в чем дурном их обвинить нельзя, но этот барон Андрей своим интересом к мусульманскому языку, обычаям вызывает подозрение. Местный простой люд стал валить к приезжим валом, а почему — трудно догадаться. В народе окрестили брата с сестрой — Андрея и Людмилу — „новыми мусульманами“, и это совсем уже непонятно.

— Я не понимаю, что такое „новые мусульмане“, — сказал угрюмо купец. — Но я знаю, что мусульмане всегда остаются мусульманами, новые они или старые, это их уже дело. Правда, и русские солдаты нанесли мне немало вреда…

— Говорите лишь то, о чем я вас прошу, — холодно остановил Кудейкин.

— Я все уже сказал. Эти пришлые — нехорошие они люди, они доведут меня до беды. Я думаю, что они вообще беглые каторжане и скрываются от кары русского царя.

— Нашего царя, — сказал Кудейкин.

— Вот именно, нашего, — подтвердил купец, и я понял, что ему вовсе не хочется быть доносчиком, но гости, которых привел к нему в дом полковник Зубов и о которых каждый день справляются офицеры, гости опасные, и от них нужно избавиться.

— Что же, — сказал поднимаясь сыщик. — Я доложу о вашем усердии. Я не сомневаюсь, что лес, о котором вы просили, вернется еще к вам.

— Спасибо, спасибо, — закивал купец, но при этом в нем не было угодливости, я подумал, что его дочь совсем лицом не похожа на него.

— Вы что-то перестали к нам заходить, — обратился совершенно неожиданно ко мне купец. Я полагал, что он меня не видит в темном углу. — А я был бы рад, очень рад! — и он вышел.

— Так вы уже и там успели появиться, — воскликнул Кудейкин. — Тогда у меня к вам просьба, большая просьба, как дворянин к дворянину (хотя я никогда дворянином не был, а он тем более). — Нет, вначале выпьем.