Сулейман Рагимов - Орлица Кавказа

Хаджар, ощущая рядом эту силу, тем не менее, не хотела обязывать себя перед нею, — она хотела завоевать волю сама, не то еще пойдут толки: мол, ее спасли, похитили из тюрьмы, отбили у стражи; могли приписать подкоп заслугам мужчин-узников, которые вроде бы вызволили ее, беспомощную, беззащитную… Нет, не такая уж она беспомощная! Сама оплошала, попалась, — сама и хотела выпутаться, собственными силами. Чтобы доказать всем, и прежде всего Наби, что у нее не заемная слава. Гачаг Наби сам по себе, но и Гачаг Хаджар — не промах! И еще: чтобы помнил Наби, что она ему не только подруга сердечная, но и соратница. И ни в чем она ему не уступит — в лихой скачке, в стрельбе на скаку, в рубке, и не хуже него умеет врагов разить, темницы крушить, богатеев потрошить, не отстанет в этом от Наби, и не хочет отставать.

И потому орудовала она своей маленькой лопаткой уверенно, упорно, и сердце ее окрылялось надеждой.

А в мыслях она была уже на воле, парила орлицей, взлетала на самые-самые высокие вершины Кавказа и оттуда взирала на легендарную гору Каф… окидывала взором весь мир. Много людей было вокруг, но сердцем она видела только одного-единственного — Наби. И видела она своего Наби на Бозате, и Бозат летел и взмывал к ней, на высокую-высокую вершину…

Железные когти орлицы вгрызались в землю.

Аллахверди вел коня на поводу по горной дороге, — пахло душистым чебрецом. Поднявшись до села Мовлу, затерявшегося в дубраве на горном склоне, перевалил через гребень по извилистой тропе, прошел мост, перекинутый через бурный Баргюшад, и вышел на государственный тракт, по которому сновали конные казаки и пешие солдаты. Никому из них не приходило в голову, что прячет скромный крестьянин в мешках, набитых углем. И не удивительно: уголь — обычный груз, который в Гёрус всегда возили. Уголь был нужен и кузнецам, и лудильщикам, и чайханщикам, и трактирщикам, шел нарасхват, за ценой не стояли, а взамен торговцы покупали в здешних лавках провизию, сахар, чай. Аллахверди направился сперва, как и задумал, в село Кара-виндж, расположенное неподалеку от города, и добрался до кузницы Томаса, верного человека, близкого Наби.

— Надо же, уголь! Как ты догадался, кум, что уголь у меня на исходе? Слово за слово, и стал кузнец сетовать на то, что угольщики нынче все норовят в Гёрус податься, хоть за бесценок, но там товар сбывают. Накупят разного барахлишка, напихают в хурджины и — домой. Невдомек им, что и в селе Каравиндж и кузница есть, и лавки, и базар… Не думают, что здесь можно подороже продать и подешевле купить, — сахар ли, чай ли, обувку ли… А хочешь, пожалуйста, будь гостем, ешь задарма, картошки напечем, яичек сварим, хоть мы и христиане, кяфиры по-вашему… А потом садись на коня, пой себе сейгях [6] Сейгях — вид классической народной мелодии — мугама. , езжай, куда хочешь…

Понял Аллахверди, что кузнец Томас совсем не прочь, чтоб такие заезды с углем продолжались. Но откуда было хозяину знать, что гость не был отроду ни угольщиком, ни торговцем. Аллахверди сеял-пахал, скотину держал, тем и жил. Поняв, куда гнет кузнец, он сказал, что уголь привез не продавать, а в дар, говоря по-местному «пешкеш».

— Душа моя, какой-такой пешкеш? — Томас выпучил глаза, окинув взглядом закопченные стены кузницы. — Видишь вот это горнило, кум, — я в него железо кладу, а достаю золото. Дюжину детишек вот этот молот кормит. И нет у меня нужды такой, чтобы уголь задарма брать. Ей-богу, или бери деньги, или придется тебе уголь в Гёрус везти!

— Ладно, кум, только сперва выслушай гостя.

Но кузнец все качал головой, сокрушаясь.

— Не дело, друг, в кумовстве такой пешкеш закатывать. Кум кумом, а счет счетом. А то, глядишь, у вас мусульманский бек сегодня другому коня подарил, а завтра ссору затеял, за винтовку взялся.

— А как ваши господа хорошие?

— У господ — счет копейка в копейку.

Так, за разговором, препираясь, гость с хозяином разъвьючили коня, сняли мешки и оттащили в угол.

Томас, положа руку на сердце, клялся, что задарма этот уголь не возьмет и мешки не опорожнит.

— Ладно, двойную цену с тебя сдеру! — весело отозвался Аллахверди. Умолк, прикидывая, как повести разговор о главном. Поглядел на сверток свой «пастушью дубину», прислоненную к стене. Томас прикусил губу. Смекнул, что тут дело вовсе не в угле. Он-то знал кое-что о связях гостя с Гачагом Наби. Да и сам, случалось, встречал-привечал гачагов, Хаджар принимал и провожал, честь по чести, выплескивая воду вослед [7] Народный обычай, благословление отправляющемуся в дальнюю дорогу. . Аллахверди не раз убеждался, что Томас умеет держать язык за зубами.

Молчали и хозяин, и гость, а потом кузнец, покосившись на «дубину», спросил:

— Слушай, Аллахверди, что это за здоровенная дубина?

— Возьмешь — поймешь.

— А чего ради ты ее как невесту нарядил?

— Чтобы «дубина» свою красу сохранила. — С этими словами Аллахверди закрыл ворота и задвинул, засов. Оглядев через изгородь дорогу, вернулся.

— Чего ты озираешься? Ты в доме у друга.

— Да я ничего… Дело требует осторожности.

— Чего, говорю, ворота запер? — Кузнец взял «дубину», развернул обмотку, и заблистала, заиграла в отблесках огня винтовка — айналы.

— Да это ж, никак, винтовка Наби!

— Не она, но пара ей.

— Откуда у тебя она взялась? Или, неровен час, с Наби беда стряслась?

— Цел и невредим.

— Как тебя прикажешь понимать?

— Это? Аманат [8] Аманат — ценность, доверенная на хранение. .

— Аманат — свят.

— Знаю. Потому я с углем сюда явился. Кузнец отер вспотевший лоб.

— Гость, говорят, богом дарован. Но, по правде, если пронюхают, что у меня эта винтовка, лучшее — каземат, худшее — Сибирь!

— Похоже, струхнул, кузнец?

— Если голову жаль ради друга сложить, то и на плечах незачем носить.

— Что ж ты, кум, так побледнел?

— Как бы ни бледнел, за аманат будь спокоен. — Томас выпрямился. — Пропаду, а не подведу.

Аллахверди передал ему и одежду.

— Знаешь, Аллахверди, я вот как думаю: тот, кто поступится таким доверием, — последний сукин сын! — Кузнец сжал руку в кулак. — Ведь если в корень смотреть- ради кого Наби, сын Ало, в горы подался? А Хаджар в тюрьме томится? Ради нас, зангезурцев, мусульман, армян! То-то власть хвост поджала. С нами повежливее стала, уже и плетки свои не ^пускают в ход. И при женах, детях, как прежде, не изругают. К девушкам нашим теперь боятся приставать! А случится мне коня подковать — казаку ли, стражнику ли, — заплатят…

Аллахверди спросил:

— Скажи-ка, если вот сейчас казаки нагрянут, у тебя айналы обнаружат, как выкрутишься?

— У меня ж ворота заперты!

— А если оцепят?

— Коли зангезурская женщина в тюрьму угодила, то зангезурским мужчинам одно место — в бою.