Сулейман Рагимов - Орлица Кавказа

Неслыханная отчаянная сила поднималась в Дато, сила, озарившая, окрутившая его! Эта сила вознесла его из сумерек в неведомую высь, от которой дух захватывало.

«Я буду биться, как человек, умру, как человек! Не поминайте лихом Дато! Лучше помяните старым добрым вином! Выпейте за меня, Гоги и Тамара! Выпейте с гачагами там, в Зангезуре, поднимите наполненный рог и скажите: „За Дато!“ И мне этого довольно… Простите, люди. Прощайте, люди… Дато — не продажная шкура. Дато — человек! Дато не продавал никого, не думайте, не верьте. Скажите, в жилах его текла настоящая грузинская кровь. Он не гасил свет в очагах. Он не сиротил чужих детей ради хлеба детей своих. Люди земли моей, картвелы, мингрелы, имеретинцы, кахетинцы, гурийцы, — не продавал он вас, не продавал! Грузины ли, негрузины ли — не продавал!

Люди Казбека, люди Эльбруса, люди Шахдага, не верьте Сандро, верьте Дато! Пусть кровь его обагрит чистый горный снег — и останется память о нем. Дато ваш джигит, ваш абрек, ваш кунак! Дато не боится царя!

Разве Дато хуже других! Разве в нем не осталось чести? Женщины восстают, а я? Хаджар не сдается, а я? Наби борется, а я? Эх… голова моя бедовая, душа непутевая, жизнь бестолковая… Песней излейся, вольной, раздольной…»

Уж и не шептал Дато слова, не произносил их, а выпевал их в отчаянном воодушевлении, в дерзком равнодушии к смертной угрозе.

Уже подтягивались к обрыву над Курой конное стражники, солдаты оцепили со всех сторон неприметный холм. А — тихо, не идут на приступ, предполагая бог весть какую силу, может, бомбы у них там, у смутьянов, заговорщиков, сунешься — перебьют людей…

А сыщики пуще всех боятся, тушуются, их-то первыми хотят послать — обманом выманить «тех» из погреба… Если пошлют — крышка им, сыщикам, прихлопнут. Потому и в душе каждый из них молится: хоть бы не меня. Другого прихлопнул не велика беда, пусть подыхает, пусть жена вдовеет, вдовушку и утешить можно, такое бывало у ищеек царских-государских, заложит за галстук, к вдове постучится:

— Открой, голубушка.

— Чего тебе надо?

— Дружка помянем, царствие небесное ему.

— Какого еще дружка?

— Мужа твоего.

Вот и теперь, иной сыщик, глядишь, помышлял и о таком исходе для ближнего своего, а не думал о том, что и к его овдовевшей молодухе может уцелевший сукин сын постучаться…

И вот команда по цепи пошла: вперед! А Сандро — если с ними — не трогать, живым взять. Его превосходительство главноуправляющий желает самолично поговорить с ним «по душам».

Тифлисский начальник не склонен был умалять дело с «Орлицей», напротив, он видел в таком факте неимоверную скрытую опасность, крамольную «заразу», которая могла разрастись в мор.

Его превосходительство, расхаживая в своем тифлисском чертоге, метал громы-молнии.

— Что за чертовщина! Под землей орудуют смутьяны! «Орлицу» эту намалевали и пустили по свету! И этот Сандро — хорош. Водил наших людей за нос — и дал деру. Уж верно, спелся с крамольниками! В Гёрусе — узники бунтуют! В горах гачаги самочинствуют, черт бы их побрал! Много же крови попортил нам этот Кавказ. Мало нам своих русских социалистов, злоумышленников, террористов! К ногтю их всех, к ногтю! И — никаких гвоздей! А то, дай им палец — руку откусят! Тогда штыками коли, из пушек пали — а не управишься…

Главноуправляющий был далек от щепетильных колебаний в выборе средств, от угрызений совести. Его долг — защита монархии. На то он был и поставлен на Кавказе высочайшей волей. И ему на йоту нельзя отступаться от повелений и предписаний его императорского величества.

Ему, стоявшему во главе огромной канцелярской иерархии, были совершенно чужды нравственные муки, стремление к самоочищению, то, что происходило со стоявшим внизу этой служебной лестницы Дато. Ему надо было согласиться с тем идеальным в его понимании, образом действий, который наиболее полно отвечал бы требованиям доверенной ему власти. Он должен был действовать и сверять каждый свой шаг с волей самодержца. Иного и быть не могло. Его мысль должна была работать в точном соответствии с августейшей головой. Но он не мог, разумеется, позволять себе то, что позволял царь в личной жизни, ни пикантных романов, ни тайных свиданий и посещений, — позволь он себе такое несдобровать, не миновать августейшего порицания.

Наместник — правая рука царя на Кавказе.

Ему было дано право на некоторую самостоятельность, право распоряжаться по своему разумению, но чтобы это разумение не обернулось инакомыслием…

И теперь, изливая свою досаду, он исходил именно из привычных соображений, из обязательных требований и принципов.

«Надо, — ярился он, — этому Сандро надрать уши, да так, чтобы другим неповадно было. Чтоб не смели предавать интересы империи! — наместник воззрился на портрет императора в золоченой раме и на миг, словно пристыженный холодным и властным взором, смешался: — Но как было знать заранее? Как? — он словно вопрошал портрет. — Кому, ваше величество, в таком случае, доверять? Кто бы мог подумать, что человек, старательно трудившийся, получавший солидную мзду, окажется столь неблагодарным? Более того, переметнется в стан наших врагов, против монархии пойдет. — Оторвав взгляд от портрета государя, который, казалось, глядел с горькой усмешкой, наместник набычился и заметался по роскошному залу с зеркалами. — Как быть?..»

Он дернул сонетку звонка. Вошел секретарь — полковник.

— Слушаю, ваше превосходительство.

— Начальника штаба ко мне.

— Я как раз хотел доложить: господин генерал сам явился.

— Пусть войдет.

Рослый представительный генерал переступил порог.

Наместник показал на кресло и угрюмо изложил ситуацию, о которой начальник штаба в общих чертах знал, — наместник акцентировал его внимание на Зангезуре, сообщил о реляции царю, о вероятно существующем крамольном брожении умов, а то и существовании подполья в Тифлисе, о чем дает основание думать портрет «Орлицы», написанный неизвестным лицом.

— Как это все назвать, генерал? Генерал устало пожал плечами:

— Гм… полагаю, что это дело обычное.

— Обычное? До каких же пор эти беспорядки будут обычным делом?

— Ваше превосходительство, Кавказ есть Кавказ. Побуянят — и уймутся.

— Не унимаются, генерал, — сокрушенно покачал головой наместник. — Более того, норовят нам ножку подставить… Надо дать им по носу.

— Стало быть, двинуть войска?

— Именно, — наместник пощипал и взлохматил усы, как бы наглядно демонстрируя требуемые действия. — Империя должна держать свои владения в крепкой узде. Не отступать нигде и никогда. И соседям утереть нос не мешает. Наш флаг должен реять над Босфором, Дарданеллами…