Сулейман Рагимов - Орлица Кавказа

— Верно! Дато — это Дато. Наби — это Наби.

— А Хаджар — «Орлица»! Пусть враги знают. Наперекор этому двуглавому… петуху! «Орлица»- так мы величаем ее!

— Кто же дал ей такое имя?

— Мой соплеменник… ваши друзья… — гордо думает и грезит Дато, словно и не помнящий о грозящей, гибельной опасности. И ему видится смущенная хвалой Хаджар, и чудится улыбка Наби.

— Ты хвали ее, да не перехвали.

— Хаджар — драгоценный венец твой. Хаджар — краса и гордость наших гор…

Хаджар, кажется, качает головой, зарделась, глаза лучистые звездами мерцают, и Дато ищет взглядом их светящуюся глубину, нет это не звезды, это мерцающая в кувшине-квери хмельная влага, и он хочет зачерпнуть из квери вино, и провозгласить здравицу…

И длится еще это блаженное наваждение, похожее на сон, где нет опасности, нет оцепивших погреб жандармов, сыщиков, солдат, где только он, Дато, легендарный герой…

И он поднимает чашу с вином и пьет.

«За тебя, Гачаг Наби! За твою Хаджар, смельчак Наби!»

И вдруг видения преобразились, сверкнули глаза Хаджар, выпрямилась она, стала рядом с Наби:

«Пора, Наби! — рванулась к лесенке, ведущей к выходу. Наби удерживает:

— Путь перекрыт, Хаджар.

— Прорвусь!

— Там их тьма-тьмущая… Птице не пролететь…

— Не беда!..

— Сам наместник командует… с биноклем…

— У него бинокль — у меня „айналы“…»

Дато отшвырнул осушенный рог.

Рог ударился о деревянный настил, загремел.

Те, снаружи навострили уши: что это Дато шумит?

Дато ощущал за собой неодолимую силу. Ему казалось, что Наби и Хаджар смотрят на него.

Пусть Наби далеко в горах, пусть Хаджар в каземате, но их взоры проникают сквозь скалы, стены, решетки, штыки, перелетают через вершины, через воды Куры…

Гачаги видят его.

И не только они. Кажется Дато: весь Тифлис высыпал на улицы и площади, толпы усеяли склоны, до самой Мтацминды, и среди них — гордая Медея, взявшая детей на руки. И в глазах ее нет обычной усталой и печальной укоризны, нет, она может теперь гордиться своим Дато, она любит его, жалеет его, и в глазах ее слезы: «Не бойся, мой Дато! Я знаю, что ты не мог иначе… Прости меня… Я хотела видеть тебя человеком… Я хотела, чтобы детям твоим не пришлось краснеть и стыдиться за отца своего…»

Удивительные картины представали в его воображении. Они были отчетливы и подробны, как явь.

Он представлял, как молва летит из уст в уста, через дворы, заборы, улочки Тифлиса, и ему виделись орлы, реющие над Мтацминдой — горой Шейх Санана, как называли ее жители-мусульмане, и эти орлы наводят на мысль о легендарной «Орлице».

Тифлис — от мала до велика, стар и млад — жил думой о героях, воодушевлялся их примером, молва о них шумела в духанах и лачугах, усадьбах и особняках…

— Ай, да Дато! — дивились люди. — Был сыщик, и вдруг — абрек! Надо же! Да он, видать, с самого начала и был абреком! А к ним позатесался с умыслом! Под самым носом у наместника орудовал, всю их подноготную узнал! Кто знает, еще чего отколол бы! Может, в доверие втерся, чтобы потом до самого императора добраться. Подстеречь — и кокнуть в укромном уголке!

Другие могли досадливо отмахнуться: брехня, мол, это все, Дато как был кутилой, так и остался, куда ему в герои лезть, только и знал, что по кабакам шляться, в казино деньги продувать.

Видно, мало ему было казенных харчей, вот и снюхался, наверное, с каким-нибудь подпольным мошенником, чтобы нажиться на фотографиях, открытках или фальшивых монетах. Может, и контрабанду возил морем… Разжился, денег куры не клюют, вот и сорил направо-налево.

И пошли бы чесать языками: дескать, то-то и власти всполошились, смекнули, что в обороте денег больше отпущенных из казны, и напали на след, оказывается, видишь ли, этот Дато фальшивые ассигнации печатал, по Куре до Каспия на лодках сплавлял, или, опять же, на арбе до железной дороги мешками перевозили, а там, тайным путем по глухим городкам… а золото им в карман рекой текло…

Иные рады бы навыдумывать и похлеще, мол, фальшивые ассигнации и монеты за границу контрабандой вывозили, золото из казны имперской — псу под хвост… Вот, дескать, и прижали молодчиков, живыми схватят, выпытают, что да как, и под петлю… Да, с царем шутки плохи.

Но ведь найдутся и такие, которые все истолкуют, все поймут, как есть. И действительно, уже среди споров и кривотолков проглядывала правда.

И у этой правды были убежденные приверженцы, доказывавшие, что вся эта история связана с «Орлицей» что, как по всей империи, так и здесь, закипает волна ропота и гнева против «царя-батюшки», против его прихвостней. Даром, что ли, бомбу швырнули в царя — и где? — в самом Петербурге! В самой России были и есть отчаянные смельчаки! И теперь есть такие сорвиголовы, которые непрочь «угостить» царя свинцом. Вот и наш Дато заодно с ними… У нас тут абреки, и у них — в Петербурге — свои «абреки».

Рассуждавшие таким образом тоже не могли обойтись без вымысла. По слухам, говорили они, Дато, переодевшись пастухом убогим, с палкой кизиловой в руке, хаживал в горы, к самому Наби похаживал, совет держал, как сообща служивых бить. Даже, вместе через Араке переплыли, мироедов таможних потрепали, а Дато прозвище дали — Гюрджи-оглы, что означает «Сын грузина»… Кто, как не Дато, мог тут, в Тифлисе, о гачагах молву пустить, кто, как не он, мог еще открытки с «Орлицей» сработать… Дато, видать, и есть наш главный абрек, и никто ему не указ, чихать ему на власть. Иначе зачем было двинуть такую силу против него? Куру с обоих берегов оцепить? По тифлисским улицам носиться, посты расставлять чуть ли не на каждом углу?..

А над Тифлисом, и вправду, парили орлы, кружили…

Главноуправляющий в невеселых размышлениях взглянув в окно, заметил высоко в небе величавых птиц — и нахмурился — принесла нелегкая…

«Пальнуть бы по ним, хоть из пушки» — подумал в сердцах его превосходительство.

Увы, это было бы нелепостью.

Видел орлов и Дато сквозь проем на крыше погребка. Видел — и радовался их вольному полету, воодушевлялся надеждой.

Они господствовали в небе.

Они вольно реяли над удивляющимся городом, гордые обитатели кавказского неба, крылатые небожители, ангелы свободы!

Набожные старики вздыхали: знать, прогневался господь бог на рабов божьих, небесных вестников послал…

Пристальный взгляд различил бы две противоборствующие стороны в империи. На виду — регулярные императорские полки, воинство главноуправляющего, жандармы, полиция, ищейки…

А в недрах, в глубине — угнетенные и обездоленные люди, порабощенные народы, отважные бунтари. Верно, что самовластье пока было куда сильнее, в тысячу раз сильнее… Но если ряды низов, разрозненные дружины борцов еще не могли обозначить единый сплоченный фронт, то это сплочение угадывалось в будущем.