Элисон Уэйр - Анна Болейн. Страсть короля

Они хорошо справились со своей работой. Чувство облегчения было всепоглощающим. Анна раздумывала над тем, как ожесточить сердце Генриха против бывшего друга, но даже в сладком сне ей не виделось, что король пойдет так далеко. Изгнание – вот самое большее, на что она рассчитывала. В тот вечер Анна с матерью в экстазе танцевали по комнате.

Восемь дней спустя Генрих лишил Уолси должности лорд-канцлера.

– Милорд Саффолк и я отправляемся требовать возвращения Большой печати Англии, – сообщил Анне Норфолк. – Уолси должен оставаться в своем доме в Эшере, пока против него составляется обвинительный акт.

С великим кардиналом покончено. Король высвободился из его цепких когтей. И это она, та самая глупая девчонка, болтавшаяся при дворе, как он выразился, привела задуманное в исполнение.

Генрих пришел к Анне озлобленным на Уолси, но в то же время радуясь получению всей принадлежавшей кардиналу собственности.

– Особняк Йорк теперь мой, – заявил он. – Много лет с тех пор, как сгорел Вестминстер, мне не хватало большого дома в Лондоне. Теперь он у меня есть! Я переименую его в Уайтхолл, и он станет, дорогая, нашим дворцом. Я обновлю его для вас. Он будет как те дворцы в Нидерландах, о которых вы так часто говорили. Завтра мы поедем туда и посмотрим, а вы решите, какие нужно произвести изменения.

Анна жадно внимала словам короля об улучшениях, которые он намерен произвести. В Уайтхолле, бывшей резиденции архиепископа, не имелось покоев, подходящих для королевы, и Генрих не планировал устраивать там комнаты для Екатерины. У Анны будет свой двор, и она станет возглавлять его по-королевски, разве что королевой ее величать не будут.

Мать, которая оставалась при Анне, отправилась вместе с ней осматривать дворец в качестве компаньонки и советчицы. Король ждал их на месте в десять часов утра – с ним был только Норрис. Как обычно, сердце Анны легонько екнуло, но сегодня следовало быть особенно осторожной и не выдать своих чувств: мать слишком хорошо ее знала, и глаза у нее оставались зоркие, как у ястреба.

Приветствуя Анну, Генрих поцеловал ей руку, а она поинтересовалась здоровьем Норриса, отметив про себя, что тот одет во все черное.

– Я чувствую себя довольно хорошо, госпожа Анна, – сказал он, встречаясь с ней взглядом светло-голубых глаз, – но вы застали меня в печали. Моя бедная жена скончалась.

Новость поразила Анну, как удар молнии.

– Мне очень жаль, сэр Генри, – произнесла она, вспоминая светловолосую Мэри Файнс веселой девушкой, какой та была четырнадцать лет назад во Франции.

Генрих шествовал впереди, переходил из зала в зал и с энтузиазмом говорил о своих планах по переделке дворца. Анна медленно брела следом, едва замечая ошеломляющее великолепие, которое ее окружало. Судя по шутливому тону, каким Норрис разговаривал с королем, казалось, вдовец не слишком опечален смертью супруги. Брак его, без сомнения, заключался по сговору, ради удобства, как и большинство других. Теперь сэр Генри свободен. Это все, о чем Анна была в состоянии сейчас думать.

Он мог принадлежать ей.

Но корону, получить которую она так страстно желала, даст ей только Генрих.

Над ними разливались нарисованные на высоком потолке лучи, и Генрих говорил: первое, что он сделает, – уберет отсюда гербы Уолси. Они были повсюду – эти неприятные напоминания о величии кардинала. Анна же тем временем спрашивала себя, почему для нее так важно стать королевой, когда представился шанс испытать подлинную любовь. И как всегда, возвращалась к аргументу, мол, корона – тоже шанс, который не стоит упускать.

Она никогда не рассматривала брак сам по себе как положение, в котором исполняются все желания женщины. Ей всегда нужно было получить от жизни больше – и скоро, если будет угодно Господу, в руках у нее окажется больше, чем она могла мечтать. Она столько всего совершит, когда станет королевой, и дети ее будут принадлежать к королевскому роду. Это действительно важно. Только представьте: дитя ее крови, крови Болейнов, в один прекрасный день взойдет на трон Англии, ее потомки будут править страной в течение грядущих столетий! Это же своего рода бессмертие.

Анна осознала, что перспектива обладать властью королевы и стать матерью наследника гораздо больше кружит ей голову, чем вероятность брака с Норрисом. Она посмотрела на Генриха и Норриса, стоявших рядом на помосте, и на нее снизошло откровение: любовь – это не самая важная вещь на свете. Власть для нее была ценнее удовольствий. И хотя она любила Норриса гораздо сильнее, чем Генриха, – и да, вожделела близости с ним, – но в то же время понимала: если быть до конца честной с собой, не судьба им стать супругами. Анна принадлежала Генриху, и он никогда ее не отпустит. Как там написал Уайетт: « Noli me tangere , ведь Цезарева я!»

«Продолжать любить Норриса издалека – мне это очень подходит», – сказала себе Анна. Такая любовь добавит жизни пряных ноток и привнесет в нее радостное возбуждение, что так редко удавалось сделать Генриху.

Она с решительным видом и улыбкой на устах повернулась к королю и произнесла:

– Эти шторы нужно убрать!

Выяснилось, что даже теперь избавиться от Уолси не так-то просто. Завладение собственностью кардинала в значительной степени развеяло гнев Генриха и его неприязнь к бывшему другу. В конце октября Уолси воззвал к милости короля, и тот взял его под свое покровительство, великодушно разрешив остаться архиепископом Йорка, вторым лицом в иерархии Церкви Англии после архиепископа Кентерберийского.

– Этого нельзя так оставлять! – прорычал дядя Норфолк, когда Анна, едва сдерживая собственный гнев, сообщила ему столь потрясающую новость. – Мы угомоним негодяя раз и навсегда.

Норфолк, отец, Джордж, герцог Саффолк и другие затаившие злобу на кардинала начали собираться в Дарем-Хаусе во главе с Анной и плести заговор, чтобы покончить с Уолси. Времени терять было нельзя, ведь скоро начнет заседать парламент, и заговорщики надеялись провести через него Акт с осуждением кардинала в государственной измене. Тогда вдобавок к избавлению от имущества он лишился бы еще и жизни.

Генрих торжествовал. Едва успели доложить о его прибытии в Дарем-Хаус, как он уже ворвался в комнату Анны, где она упражнялась на лютне, а ее мать шила:

– Фокс и Гардинер вернулись из Рима! Анна, они привезли новости!

– Папа высказался в вашу пользу? – спросила она, поднимаясь.

– Нет, не то, дорогая. – Лицо короля слегка омрачилось. – Они оба придерживаются мнения, что нам нечего больше ждать от Климента, но… – Генрих снова засиял. – Они нашли человека, который предложил прекрасное решение моего Великого дела. Его зовут сэр Томас Кранмер. Они встретились с ним случайно, когда по пути сюда остановились на ночлег в аббатстве Уолтхэм. Кранмер укрывался там от какой-то болезни, которая распространилась в Кембридже. Он член университетского совета, и оба – Фокс и Гардинер – знают его долгие годы. – Генрих подвел Анну к дивану у окна, из которого открывался вид на реку. – Это было воссоединение старых друзей, и Гардинер устроил для всех троих отличный ужин. Они завели беседу и спросили у этого доктора Кранмера его мнение по поводу моего дела. Тот сказал, что не изучал его в деталях, но уверен: о законности моего брака должны судить университетские доктора богословия, а не папа.