Евгений Гропянов - За переливы

Тут ноги Натальи Кирилловны вовсе не выдержали. И она, заломив руки, крича, упала на землю, сухую, холодную.

…Петух на подворье заорал спросонья сначала хрипло, а потом, переждав немного, звонко и радостно.

Наталья Кирилловна вскочила с колен, проверила дверной засов — крепок, глянула в оконце — настоящее утро с белесым туманом (плечами передернула, замерзла в одной рубашке да босиком). В кровать бросилась, как девчонка, с головой укрылась пуховым одеялом, только нос высунула для дыха.

Наталья Кирилловна, урожденная Нарышкина, вторая жена царя Алексея Михайловича, в последнее время чувствовала себя неважно: то вдруг разболится и закружится голова, то ударит в поясницу, то бледность покроет милое свежее лицо. Алексей Михайлович спрашивал, не понесла ли молодая царица.

— Потерпи, государь, — отвечал ему немец-дохтор, — бог милостив, все к тому идет.

— За царицей глядеть, аки за зеницей ока! — требовал Алексей Михайлович.

— Стараемся, — отвечали доктора, — ночей не спим. Не беспокойся, государь, к царице зла никто не метит.

— Если б оно так…

Дохтор лечил его от цинги и водянки, эти болезни раздражали, вызывали боли в сердце. Тогда Алексей Михайлович несколько дней бывал в гневе, и придворные с неохотой шли в его покой. Он кричал, что его хотят отравить, сжить со свету его молодую жену, что за его спиной плетутся интриги… От оправданий он неистовствовал еще больше, поэтому его гнев воспринимали молча. По болезнь отступала, и Алексей Михайлович становился весел, звал родню, шутил. И все же, несмотря на свои болезни, он с пристрастием следил за состоянием царицы, оберегал от дурного глаза и наговоров. Из Литвы через командующего русской армией он выписал верную литовку, знающую медицину. Дохтуриху-литовку командующий прислал. На словах с посланцем передал, что литовка спасла ему жизнь, ибо он, мучаясь животом, думал, что ум ре, она ж отпоила его отварами из трав, и командующий сейчас животом здоров. Командующему Алексей Михайлович верил.

Гибкая белокурая литовка была молчаливой, под ее пытливым взглядом все стряпухи тоже смолкали и вообще старались не попадаться ей на глаза. Приготовление еды для царицы — тайственная морока. Прежде чем в котел приправу какую положить, литовка проверит, понюхает, повариху осмотрит колюче, так, что та ни жива, ни мертва стоит, стоит и думает: «Чтоб ты сдохла, змея подколодная». И так изо дня в день.

Марфа Тимофеева помогала царице одеться. Наталья Кирилловна всегда любовалась своим крепким, здоровым телом, предназначенным родить полноправного наследника престола (а она была готова к этому), и разговаривала с Марфой. Сегодня же она напряженно молчала, была бледнее обычного и задумчива. Марфа Тимофеева осторожно расчесала ей волосы, подала платье и мягкие сафьяновые туфли.

Царица так и не проронила ни слова. Она взмахом полной крепкой руки отправила Марфу.

«Уж не последний ли раз мы видимся? — недоуменно подумала Марфа, выходя из царицыных покоев. — Что ты, голубушка, — оборвала она сердито сама себя, — типун тебе на язык. Нехорошее на ум идет. Не забудь-ка лучше про кота, а то мыши скоро подстилку будут грызть».

Марфа спустилась во двор. Слуги вымели двор поранее, побрызгали гибкими березовыми вениками водой из кадей, поэтому, несмотря на разжаривающее солнце, на дворе чувствовалась прохлада.

Суетно: в царской стряпне готовилась еда.

Марфа и не думала заглядывать в стряпню, но какой-то бес подтолкнул ее к порогу. В сенях на столе стояло большое серебряное блюдо, а на нем — промытые и вычищенные крепкие подберезовики. Рядом с серебряным блюдом — на сковороде соль. Марфа представила печеный подберезовик, и ей грибов печеных захотелось.

Она огляделась.

Никого.

Взяла соль в горсть, за грибом потянулась, а тут из стряпни литовка выскользнула угрем, глянула сердито на Марфу. Та напряглась, испугавшись, и сделала вид, что только зашла, поклонилась и хотела уходить, но литовка, глядя на зажатую вспотевшую руку, спросила, что это Марфа прячет в кулаке.

— Что ты, голубушка, — отвечала, жалко улыбаясь, Марфа, — это я так… руку свело… Пойду мыленку посмотрю… Царица Наталья Кирилловна мыться сегодня изволила… — И она, отступив, заспешила к мыленке.

Рывком отворив дверь мыленки, Марфа испуганно ойкнула: «Господи!»

В мыленке на лавке сидела баба Анна Леонтьевна, словно ее и поджидала.

— Ты что, Марфа? — спросила с любопытством. — Лица нет на тебе, милая… Приключилось, поди-ка, нехорошее.

— Да что вы, Анна Леонтьевна… Худо что-то мне стало. Водицы хочу испить холодненькой. — Марфа взяла деревянный ковш, набрала из ушата воды и незаметно ссыпала из горсти соль на землю.

— Пей, господь с тобой… Авось полегчает, — отвечала Анна Леонтьевна, внимательно посматривая на Марфу.

Марфа с видимым удовольствием выпила полный ковш воды, утерла губы ладонью. Вздохнула облегченно.

— Парить начинает… Не быть бы грозе… У вас кота не найдется? Мой-то ленью объелся. — Марфа улыбнулась — избавилась от соли.

Анна Леонтьевна не ответила. Марфа вторично не решилась тревожить ее вопросом и, постояв малое время, поклонилась степенно и покинула мыленку с молчаливой и хитрой, насколько было всем известно, бабой Анной Леонтьевной, встреча с которой почти никогда не приносила ни хорошего настроения, ни успокоенности; она всегда была началом многих мрачных дел. До сих пор судьба не сталкивала Марфу с Анной Леонтьевной. За порогом мыленки она перекрестилась: бог милостив и не направит худые чары Анны Леонтьевны против комнатной бабки самой царицы Натальи Кирилловны.

И все же весь день Марфа провела в непокойном состоянии, все валилось у нее из рук; хотела спросить снова про кота, но вместо этого ругнулась по-мужицки, и бабы, присутствовавшие при этом, недоуменно переглянулись между собой, но Марфу ни о чем не спросили. Она лишь через некоторое время поняла: оплошала и потому смешалась и поспешила уединиться в своей комнате на казенной половине, где проводила редкие свободные часы челядь. Она горестно задумалась над своей жизнью. И выходило, что жизнь у нее чернее черного, что, однако, не совсем было так: ведь комнатная бабка у царицы, почитай, все время под рукой, что захочет, то и шепнет ей. И Марфе угождали многие из челяди, и она пользовалась своим положением. Бывало, что после слов Марфы кто-нибудь из дворовых ссылался в деревню или был бит, но Марфу сие не беспокоило: она считала, что так и должно быть, потому что эти люди ей мешали. Или могли помешать.

«И откуда навязалась эта проклятущая литовка? — горестно думала Марфа. — Добро бы баба как баба, а то ведь ни спереди, ни сзади, и чего государь держит жердь такую… Чует сердце, дознается… Надо спешить к государыне».