Александр Борщаговский - Где поселится кузнец

— Миша сразу мне добрым показался… едва он вошел в контору на Вашингтон-стрит… — бормотал старик, ухватывая глазом строки. Чем-то он заинтересовался особо: — Знаменитые канаты с Кронштадтского завода… как же, помню. Демидовские рельсы, якоря, цепи… самовар, клепанный из одного листа: вот так удивили мир! Машина господина Алисова для печатания нот?

— Это в Филадельфии на выставке было, — сказал Владимиров. — В русском отделе.

— Грузокат Вонлярлярского! Вон-ляр-ляр-ский. Не сразу и выговоришь. А это что? Морские виды Айвазовского? Так, так, так; лен Васильева, лубочные короба, мочала Беляева, рогожи, мерлушки. Ну-с, а машина Алисова для печатания нот, что в ней особенного?

— Все это уже старина, четверть века прошло, уже и Россия переменилась. Только морские виды Айвазовского и уцелели.

— Верно, — Турчин протянул ему книгу. — Возьмите.

— Зачем же, книга — подарок.

— Времени мне нельзя тратить, — шепнул Турчин, едва ли не на ухо Владимирову, — ни часу. Мне свое кончать надо, — просил он о понимании и пощаде. — Потом, голубчик, потом… я теперь плох, зол, жесток, а иначе нельзя… Я вам обещал и доскажу… сейчас же и доскажу: что г о д говорить, что ч а с, все едино; кто понятлив, тому и слов немного надо — вот моя Помпея, — показал он на радомские дома, — и Питер, и Троя — глядите! — И вдруг, переменясь, зорко оглядел двор и улицу. — Приезжал Крисчен. Привез бумаги — бесценные бумаги: память крепка, а бумаги нужны, прочтешь старую бумагу, и память сразу на верные ноги встанет. У меня и другие помощники есть, и терпят от меня, вот я и пользуюсь, что терпят, вам-то что — вы приехали и уедете, забудете обиды…

— Еще уеду ли я, — усмехнулся Владимиров и взял за руку Вирджи. — Вот кого я полюбил.

Вирджи снова бросилась на грудь старику. Турчин водил спутанной, жесткой бородой по ее волосам, ухом приникал к темени, суетливо, неумело перехватывая руками ее плечи и спину.

— Вот выкакой — едва явился, а уж подавай ему лучшую девушку Чикаго… Вы ее в Россию увез и те, Владимиров, — сказал старик повелительно. — Пусть полетаетв России… У нас ей тесно, видите, пусть Россией подышит… Когда-то я увез из России бесценное сокровище… украшение земли, — проговорил старик тихо. — Увез, другой земле подарил, а вы верните света России… велика Россия, а доброе и в ней заметно; я осиротил, увез красавицу, а вы привезете… — В порыве великодушия Турчин воскликнул: — Пойдемте, покажу вам город!

Вирджи решила остаться в доме: опередив Турчина, — он хотел войти к себе прежде Вирджинии, — она распахнула дверь — и глазам представился хаос. Сквозняк погнал из камина вверх, в трубу, черные, скрюченные листы, бумаг было в комнате великое множество: на круглом столе и на другом, называемом дамским, на подоконниках, на полу и на стульях.

— Иван Васильевич! — Владимиров показал в камин, где шелестели и крутились невесомые черные бумажки. — Досадовали на жену, а теперь сами принялись. — Владимиров коленями стал на железный лист перед камином, стараясь ухватить руками бумажный прах. — Как же это вы! — горевал Владимиров.

Турчин поднял его на ноги; ни разу еще не доводилось наблюдателюВладимирову видеть лицо Турчина таким светлым и ласковым. Он держал гостя за плечи и, склонив голову, смотрел искоса голубыми глазами из неизгладимых уже, тяжелых складок.

— А вы тоже с сердцем, с сердцем, теперь вижу! Вот отчего вас этот ангел полюбил! Им в человеке такое открывается, чего нам мужским умом не понять. Это лишнее горит, — он показал на золу, — рабочие подпорки. Я дело веду, а лишнее — долой! Иначе недолго и спятить, — сказал он вдруг, страдая.

Они сошли с крыльца, пересекли двор; у калитки Турчин остановился, оглянулся на дом и хозяйственные постройки, будто ждал, что там обнаружится жизнь: заворочается, замычит корова, недоумевая, зачем ее держат взаперти, когда на буграх пробилась первая трава.

На улице Турчин сказал:

— Пойдемте к рельсам; с них все и началось.

Из книги М. М. Владимирова

«Русский среди американцев»

(1872–1876). СПб., 1877

Стр. 77. Все мои последующие усилия найти работу не привели ни к чему. В некоторых местах прямо говорили: «Работу дадим, но деньги придется долго ждать». Я шел в другое место — там полно; в третье — прежний ответ. Финансовый кризис, разразившийся по всей стране, еще более ухудшил дела в Чикаго. Фабрики, заводы, мельницы сокращают своих рабочих наполовину, а иногда и больше; некоторые совсем закрываются, или из недели работают дня 3 или 4. Со всех сторон надвигались страшные тучи.

Перед отъездом из Ст.-Луиса я достал адрес одного русского, который полковником оставил Россию тотчас же после крымской кампании. Войдя в один из домов на Вашингтон-стрите, я обратился к пожилому господину с вопросом: «Не вы ли мистер Турчин?»

— А вы Владимиров? — возражает он.

— Как же вы знаете?

— Мне из Детройта писали об вас. Ведь вы уже целую неделю живете здесь и глаз не покажете.

— Работал да охотился за боссом, — ответил я и рассказал случившееся со мной.

Стр. 78. Завязался длинный разговор о наиболее важных событиях за последние десять лет. Турчин очень долго не встречал русских и с видимым желанием говорил о делах родного края. Жизнь этого господина, как он сам рассказывал мне ее впоследствии, не была мирным препровождением текущих дней. Во время междоусобной войны Турчин обнажил свой меч за северян и за отличие, о котором в свое время писали и в русских газетах, был награжден генералом. Слушая его рассказы, я гордился тем, что в битве за свободу, за прогресс принимал деятельное участие один из моих соотечественников. Теперь Турчин состоит агентом по продаже земель, принадлежащих центральной железной дороге Иллинойса.

В один из последующих дней я, по приглашению любезного хозяина, пришел к нему уже не в контору, как в первый раз, а на квартиру, где г. Турчин представил меня своей жене. После нескольких обычных вопросов: как вам нравится Америка, Чикаго, где были, что видели и проч., разговор наш коснулся Гранта.

— Знаете ли что, — сказал я, — меня поражают эти беспощадные карикатуры на президента, как, например, худая околевшая кляча, которую за негодностью сваливают в какую-то канаву, или — кутила с вечной сигарой в зубах и др., чрезвычайно едкие. Ведь американцы сами удостоили его такой высокой чести и должны же иметь к нему какое-нибудь уважение. Как вы полагаете?

— Карикатуры, — отвечала г. Турчина, — вроде тех, о которых вы упоминаете, имеют громадноезначение. Зачем смотреть на Гранта, как на какое-то неприкосновенное существо, хотя бы он был поставлен президентом республики? Американцы не хотят иметь идолов; Грант для них такое же существо, как и все, с такими же достоинствами и недостатками. Хорошо он исполняет свои обязанности — его хвалят; дурно — свалят в канаву, как негодную, мертвую клячу.