Говард Фаст - Спартак

Крупного землевладельца, по имени Марий Акан, предупредили и собрали вместе семьсот рабов, чтобы отконвоировать их в безопасные стены Капуи; но гладиаторы встретили их на дороге, они стояли в мрачной тишине и наблюдали, как его собственные рабы убивали его, его жену и сестру его жены, его дочь и мужа его дочери. Это было беспощадное и внушающее страх дело, но Спартак знал, что он не может этого остановить, и не хотел останавливать. Они пожали только то, что сами посеяли, и сами рабы — носильщики выполняли эту работу, как только увидели, что перед ними не Римские солдаты, но очень даже беглые гладиаторы, слава о которых уже разнеслась повсюду, песня и крик самого ветра. Было уже поздно, но новости прилетели быстрее, чем прошло время. Вместо выступивших в поход нескольких сотен, их стало теперь более тысячи, и, когда они шли на юг, рабы хлынули через холмы и долины, чтобы присоединиться к ним. Полевые рабы, с их рабочими инструментами; бежавшие пастухи, гнали свои стада коз и овец. Когда они подошли к дому, текущая к нему бесформенная масса народа — ведь только гладиаторы все еще сохранили своеобразное военное образование — вести неслись впереди них, и кухонные рабы вышли приветствовать их со своими ножами и дровоколами, а домашние рабы прибежали, чтобы поднести им в дар шелк и виссон. В большинстве случаев, Римляне бежали; там, где надсмотрщики и Римляне вступили в борьбу, были ужасные свидетельства проделанной работы.

Они не могли двигаться быстро. Они стали слишком многочисленными, смеялись, мужчины, женщины и дети пели, все они были пьяны тем же вином свободы. Тьма опустилась прежде, чем они оказались в двадцати милях от Капуи, и они расположились лагерем в долине рядом с пенящимся потоком, зажигали огни и вкушали свежее мясо.

Целые козы и овцы, и тут, и там, даже бык, пошли под нож, и хрустящий, смачный запах жарящегося мяса распространился в воздухе. Это был большой пир для людей, которых из года в год кормили луком-пореем, репой и ячменной кашей. Они запивали мясо вином, а их песни и смех приправляли еду. Что это за компания, Галлы и Евреи, Греки и Египтяне, Фракийцы и Нубийцы, Суданцы и Ливийцы, Персы и Ассирийцы, Самаряне, Германцы и Славяне, Булгары и Македонцы, Испанцы, и многие Итальянцы из того поколения, которые по той или иной причине были проданы в рабство, Сабинцы и Умбрийцы, Тосканцы и Сицилийцы и народ из многих других племен, чьи имена потеряны навсегда, необычайная смесь крови и наций, но объединенная сначала в их рабстве, а теперь и в их свободе.

В былые времена существовала родовая семья и сообщество племени — и, в конечном счете, гордость и привилегия нации; но для мира здесь было нечто новое в этом своеобразном товариществе угнетенных, и во всей огромной толпе столь многих племен и народов в ту ночь, не было голоса, повышенного в гневе или недовольстве. К ним легко прикоснулись любовь и слава. Многие из них почти не видели Спартака, только на расстоянии, но они были полны Спартаком. Он был их вождем и их богом, ибо разве в их умах не было ясного представления о том, что боги ходили по земле время от времени и сам Прометей украл священный огонь с небес и отдал его как самый драгоценный из всех даров человечеству? И что произошло тогда, могло случиться снова. Уже рассказывали истории о своих огнях, и начинала возникать Сага о Спартаке. Не было ни одного среди них — нет, даже среди маленьких детей, — которые не мечтали о мире, где никто не был рабом.

Между тем Спартак сидел среди гладиаторов, они разговаривали и взвешивали все, что произошло. Маленький ручей превратился в реку и становился потоком. Это сказал Ганник. Его глаза сияли, когда он смотрел на Спартака. — Мы можем идти по всему миру и переворачивать его, камень за камнем! Так он сказал, но Спартак знал лучше. Он положил голову на колени Варинии, и она провела пальцами по его тугим коричневым завиткам, почувствовал щетину на его щеках, внутри она была полна сокровищ и довольства. Теперь она была удовлетворена, но огонь горел в нем; он был более удовлетворен рабством. Он смотрел на яркие яркие звезды в Итальянской ночи и был полон диких мыслей и тоски, страхов и сомнений и тяжесть того, что он должен был сделать, лежала на нем. Ему придется уничтожить Рим. Сама мысль, наглость этой мысли, заставляла его улыбаться и Вариния радовалась и проведя по его губам пальцами, подпевала ему на своем родном языке:

Ритм лесного народа, живущего в холодной и дикой земле. Сколько ее странных лесных песен, он слышал. Она пела, и он повторял про себя, его мысли укладывались на фоне музыки, его мечты распространялись среди сияющих звезд в небе:

— Ты должен разрушить Рим — ты, Спартак. Ты должен вести этих людей и быть с ними суровым и сильным. Ты должен научить их сражаться и убивать. Нет возврата назад — ни одного шага назад. Весь мир принадлежит Риму, так что Рим должен быть разрушен и о нем останется лишь дурная память, а затем, там где был Рим, мы построим новую жизнь, где все люди будут жить в мире, братстве и любви, без рабов и без рабовладельцев, без гладиаторов и без арен, но как в старые времена, как в золотой век. Мы будем строить новые города братства, и вокруг них не будет никаких стен. Затем Вариния прекратила петь и спросила его, — Что тебе снится, мой муж, мой Фракиец? Боги со звезд говорят с тобой? Тогда, что они говорят тебе, мой возлюбленный? Они говорят тебе тайные вещи, о которых никогда нельзя рассказывать? Она верила в это. Кто знал, что было правдой и что было неправдой относительно богов? Спартак ненавидел богов и не поклонялся им. — Есть ли боги для рабов? — спросил он ее однажды.

— В жизни, — сказал он ей, — я не стану с тобой делиться, моя возлюбленная.

— Тогда что тебе снится?

— Мне снится, что мы создадим новый мир.

Тогда она испугалась его, но он мягко сказал ей: — Этот мир был создан мужчинами. Ведь так, моя дорогая? Подумай. Разве не мы строили города, башни, стены, дороги и корабли? Тогда почему мы не можем создать новый мир?

— Рим… — сказала она, и в единственном слове была скрытая сила, власть, которая правит миром.

— Тогда мы уничтожим Рим, — ответил Спартак. — У мира набитое Римское брюхо. Мы разрушим Рим и уничтожим то, во что Рим верит.

— Кто, кто? — взмолилась она.

— Рабы. Раньше бывали восстания рабов, но наше будет другим. Мы бросим клич, который рабы услышат по всему миру.

Так что мир ушел, и надежда ушла, и вскоре после этого Вариния вспомнила, что сейчас ночь, и голова ее мужа у нее на коленях, а глаза устремлены ввысь на звезды. Но это была ночь любви. Некоторым людям дается несколько таких ночей, и тогда они счастливы. Они лежали там, среди гладиаторов, рядом с огнем, и время текло медленно. Они касались друг друга и доказали свое осознание друг друга. Они стали похожи на одного человека.