Эльдар Саттаров - Чао, Вьетнам

Когда на зеленом бьюике прибыл командир, я уже знал, что нельзя было терять ни секунды.

– Месье, месье, произошло недоразумение! – отчаянно закричал я, как только офицер оказался в поле слышимости. Нижняя челюсть сенегальца отвисла от удивления, и он еще больше вытаращил свои красные глаза. Ему и в голову не приходило, что я могу говорить по-французски. Офицер остановился, вопросительно переводя взгляд с меня на сенегальца.

– Ваши солдаты арестовали меня и хотят убить за то, что я здесь гулял.

– Это красный лазутчик, мой капитан, – придя в себя, сенегалец вскочил и вытянулся в струнку перед своим командиром, выплевывая залетевших в рот мух. – Он чертил карту аэродрома и съел ее, когда мы его застукали.

– Неправда! Неправда! – затараторил я. Из моих глаз заструились слезы обиды на необъяснимую жестокость солдата. – Я писал стихи. Хотите, я расскажу их вам?

– Как ты здесь очутился, сынок? – смягчившись, спросил офицер.

– Я просто катался по окрестностям на велосипеде, мой капитан. И потом, я очень люблю самолеты. Я мечтаю стать летчиком! Я уже состою в скутах, – ответил я, гордо продемонстрировав ему лотарингский крест на рукаве своей форменной тужурки.

– Как тебя зовут, и где ты живешь?

– Мишель, месье, я живу на рю Массиж, 77, мой отчим владеет заведением «У Нама». А учусь я в школе Святой Женевьевы.

– Отвези его домой, Клод, – коротко бросил капитан своему шоферу. Когда я шустро забрался на переднее сиденье, он подошел к дверце и сказал мне через опущенное стекло: – Это не место для велосипедных прогулок, Мишель. Никогда больше здесь не появляйся, пока не закончится война.

Когда мы выезжали на шоссе, я увидел, что сенегалец, перекинув автомат через плечо, ведет в сторону палаточного городка мой велосипед. Вид у него был очень довольный.

В городе, не заходя домой, я запрыгнул на трамвай и отправился в сторону явочной квартиры. Там меня уже дожидались Тхо и Чай. Поначалу казалось, что живые подробности моего рассказа их вовсе не впечатлили и не заинтересовали.

– Так ты не добыл карту? – разочарованно протянул Чай.

– Почему не добыл? Дайте мне лист бумаги, и я восстановлю вам ее во всех подробностях по памяти.

Получив чистый лист бумаги и авторучку, я быстро разлиновал его и начал объяснять условные значки, которые сам же и расставлял:

– На этом участке летного поля сконцентрированы японские накадзимы [53] «Накадзима» – японский истребитель времен Второй мировой войны. и аичи. Они уже перекрашены, и на фюзеляжи нанесены французские гербы. Шесть единиц. Две накадзимы и четыре аичи. В северной части аэродрома – три разведывательных самолета «Dauntless», пять бомбардировщиков «Б-26. Мародер», девять хелл-кэтов и семь спитфайров, четыре дакоты. По центру два тяжелых транспортника «Юнкер-52». Наконец, по правому борту от них, вот здесь, построено двенадцать новых ангаров арочной формы. В них запаркована дюжина гидросамолетов нового типа. Больше всего они похожи на «Б-24», но в то же время отличаются от него, выглядят более усовершенствованными. Примерно вот так.

Я набросал эскиз виденного мной нового самолета и продолжил:

– Фюзеляж этого бомбардировщика примерно вот настолько длиннее, чем у «Б-24». Вместимость экипажа примерно десять человек. Он оснащен шестью пулеметными турелями, четырьмя бортовыми, одной носовой и одной хвостовой. Что еще? Да, самолеты уже обслуживает бригада флотилии «8Ф».

Оба слушали меня, слегка оторопев. Наконец Тхо попросил меня изложить на бумаге полное описание новых бомбардировщиков, с деталями их расположения, и пообещал, что уже на следующей неделе Чай отведет меня в джунгли, на партизанскую базу.

– Ты любишь технику, да, братишка? – спросил Тхо.

– Очень!

– Твоя информация очень ценна, и, когда ее мельчайшим шрифтом перепишут наши каллиграфы, она в нескольких копиях будет отправлена на Север, прямо в ставку товарища Зиапа. Что скажешь, Чай, нужны нам такие пацаны, как этот?

Чай важно кивнул и в свою очередь сказал мне:

– Будь готов к следующему вторнику, встретимся в клубе «Осенние колокола» в Шолоне.

– Дядя Чай, а можно взять с собой моего друга Рене? Он тоже давно мечтает стать партизаном.

– Хорошо, если ты за него ручаешься. Но только одного! Двоих я переправлю.

Когда я вернулся домой и увидел играющую с куклами и игрушечным дворцом Софи, до меня стало доходить, что всего через несколько дней этот уютный, домашний мирок, в котором я вырос как у Христа за пазухой, будет потерян мною безвозвратно и навсегда. Ну и пусть! Но мне стало не по себе, в душе поселилась смутная тоска. Из своей спальни, где глухо бормотал транзистор, вышел, пошатываясь и почесываясь, дядя Нам. Кажется, он опять накурился опиума. Увидев меня, он прохрипел севшим голосом: «Скоро вашим партизанам крышка!», прошел сквозь раздвигающиеся стеклянные двери на террасу в патио и растянулся там, на шезлонге, в багровых лучах заходящего солнца.

Я пробрался в его комнату и, пристроившись на ковре, подкрутил громкость, чтобы было слышнее. Как водится, это были фронтовые сводки. Товарищ Зиап упорно бросал революционные войска на Ханой и Хайфон, пытаясь прорвать треугольник французской обороны. Сначала двум дивизиям Зиапа, спустившимся с гор, вроде бы удалось разрезать французский клин и занять высоты к северу от Ханоя, но потом тяжелые бомбардировки с воздуха рассеяли партизан, отступавших в джунгли. Недавно присланный из Парижа генерал де Латтр распорядился применить напалмовые бомбы, предоставленные США. Дышавшие непримиримой угрозой джунгли, окутанные враждебным, ядовитым полумраком, трепетавшим среди листвы, внезапно вспыхнули, обнажив скорчившиеся в агонии тела сожженных повстанцев. По проселочным дорогам с отчаянными криками «Горячо! Горячо!» впервые побежали стайки плачущих навзрыд голых детей.

Генерал де Латтр остался доволен произведенным эффектом. Он саркастически усмехнулся и подправил перед зеркалом свой жесткий, тугой воротничок. «То ли еще будет», – подумал он. Перед отправкой сюда его оповестили о двух вещах: врачи – о том, что он болен раком, а кураторы в правительстве – о том, что американцы твердо обещали выделить от одной до трех атомных бомб специально для борьбы с Рабоче-крестьянской армией товарища Зиапа. Использование ядерного оружия уже было согласовано лично адмиралом Артуром У. Рэдфордом, главнокомандующим Вооруженных сил США. Но проклятые коммунисты, видимо, не горели в огне. Из пылающих напалмом джунглей в атаку вновь устремились нескончаемые человеческие потоки. Эти люди как будто были сделаны из другого материала. Они были перекованы мудрой пропагандистской машиной товарища Зиапа, словно бы изваяны им в один колоссальный трагический барельеф, украшающий стены тоннеля ненависти и языков пламени, сквозь который они направлялись прямиком в пантеон величайших героев. Даже умирая, его люди пытались выстрелить в последний раз и нередко поражали свои цели. Было установлено, что на каждого убитого партизана приходилось где-то по три лишние минуты боя, продолжавшегося уже после получения им смертельного ранения. Склоны холмов зачернели тысячами убитых партизан, оставшихся лежать на обильно пропитанной кровью земле, а тлеющие джунгли продолжали дышать угрозой, тая в своих глубинах всепоглощающую тьму, пропитанную смертоубийственной, непримиримой волей к победе.