Эльдар Саттаров - Чао, Вьетнам

Но уже на следующее утро на пожарищах зазеленели микроскопические ростки новой жизни, скрытой от человеческих глаз, а находившиеся в резерве свежие дивизии товарища Зиапа нанесли первые удары по силам Иностранного легиона на подступах к Хайфону, главному транспортному узлу колониальных войск. Марокканцы и сенегальцы, побросав свои веера и оружие, в панике бежали под защитную сень портовых оборонительных фортификаций. После артиллерийской и минометной подготовки повстанческие силы ворвались в город, где завязались жестокие рукопашные бои. Оттесненные к береговой линии французские солдаты, не выдержав бешеного, отчаянного натиска, начали прыгать в море, пускаясь вплавь к крейсерам своего набожного адмирала. Когда они выныривали, на их головы сыпался град пуль, и они навеки скрывались в пучине. Тогда на город с неба обрушился гнев эскадр «Мародеров» и «Приватиров», устроивших огненную бурю на его улицах. Но ничто не было способно сломить стальную волю партизан. Если они и отступали, то лишь затем, чтобы вернуться с новыми силами.

Мы с Рене неплохо знали Шолон как раз потому, что возили сюда продукты для Мари. Так что найти клуб «Осенние колокола» было делом несложным. Мы взяли себе по оранжаду и арендовали столик для пинг-понга. Если бы мы не увлеклись игрой, время бы тянулось слишком долго. Когда я начал проигрывать одну партию за другой, я положил ракетку на стол и вытер вспотевшие ладони о брюки. Мне нужна была передышка.

– Я в туалет, – объявил я Рене.

Тот насмешливо кивнул.

– Смотри, надолго там не застревай.

В ответ я скорчил рожицу и пошел в туалет. Холодной водой я вымыл лицо и потер виски. Надо было сосредоточиться, ведь мне предстояло самое важное событие моей детской жизни. Но когда я приоткрыл дверь, чтобы вернуться к теннисному столу, мне пришлось быстро и резко ее захлопнуть. В клуб как раз заходили шофер, повар, лакеи и телохранители дяди Нама. Нас выследили! Времени терять было нельзя. Запершись в кабинке, я подтянулся на трубе к подоконнику и, обдирая кожу на локтях и коленках, ужом выскользнул через форточку и спрыгнул во двор, заполненный пустыми ящиками и деревянными скидами. Юркнув в проход между зданиями, я закоулками выбрался на тротуар и оттуда, смешавшись с толпой, нырнул в ближайшую подворотню. Из подворотни я наблюдал, как Рене послушно сел в машину, а лакеи тем временем рыскали вокруг клуба и расспрашивали хозяина и официантов. Те лишь пожимали плечами.

Спустя полчаса после того, как увезли Рене, на улице перед клубом наконец-то нарисовался дядя Чай. Я позвал его из подворотни и рассказал ему о том, что произошло. Мы быстро ушли оттуда на одну из местных явок. Там я переоделся в черное крестьянское платье и соломенную шляпу, дядя Чай вручил мне посох. Он строго-настрого предупредил меня, что, когда мы войдем в лес, я должен стараться не оставлять ни единого следа. Вечерело, и, выйдя из дома, мы влились в поток крестьян из близлежащих деревень, которые после очередного изнурительного дня торговли и мелких заработков в Сайгоне устремлялись теперь на ночлег в свои глиняные хижины. Миновав притихшее здание хлопчатобумажной фабрики с ее мини-городком из складов и вспомогательных помещений, мы долго шли по шоссе за одной из повозок, запряженной волами, избегая пытливых взглядов вооруженной охраны, выходившей на караул вдоль границ обширных рисовых полей и каучуковых плантаций, принадлежащих «Мишлен». Внезапно хлынул сильный ливень, который, впрочем, уже через полчаса прошел. Мы продолжали терпеливо шагать по утоптанной дороге. Когда людской поток уже изрядно поредел, мы свернули по проселочной тропе в сторону одной из деревушек. Отойдя на пару километров от деревни и убедившись, что за нами нет хвоста, дядя Чай неожиданно нырнул прямо под стену густых мангровых зарослей справа от нас. На этом месте был скрытый лаз, постепенно выводивший на едва различимую тропинку, змеившуюся вглубь непроходимой чащи. Тихо работая посохом и левой рукой, я старался не отставать от дяди Чая, проворно уходившего в простиравшуюся перед нами темень. Закатное солнце заливало своим холодеющим безжизненным светом лес вокруг нас, и я невольно поежился от недобрых предчувствий. Позади меня безвозвратно оставался цивилизованный мир, а впереди ждала лишь полная опасностей тьма. Она словно бы дышала мне в лицо своим удушливым влажным зноем, готовясь поглотить мою душу, чтобы никогда уже не выпускать ее из своих липких объятий.

Плечи целеустремленно углублявшегося во мрак проводника уже были едва различимы, а тишину летнего вечера постепенно заполнял стрекот цикад, фырканье игуан и отрывистые обезьяньи крики. Приладившись к ритму шагов дяди Чая, я незаметно для себя начал ориентироваться по слуху и инерции, а не по зрению, потому что закат уже сгорел дотла, а переплетающиеся над нами тропические заросли не пропускали вниз слабенький лунный свет. Поэтому, когда дядя Чай внезапно остановился, я буквально налетел на него. Он схватил меня за кисть руки и потащил куда-то в сторону от тропинки. Потом мы как будто спустились по небольшому склону в низину. Дальше были земляные ступени, и наконец дядя Чай меня отпустил. Он чиркнул спичкой и закурил. В полыхнувшем на несколько секунд пламени я различил, что мы стоим посреди землянки с импровизированным столом из огромного плоского валуна по центру и парой утоптанных лежачих мест у стен.

– Привал, – шепнул дядя Чай, жадно затянувшись сигаретой и заполняя тесную землянку едким табачным дымом.

Я с наслаждением улегся у стены слева и сразу же провалился в глубокий сон.

Дядя Чай растолкал меня еще до рассвета, и мы снова пустились в путь. В предрассветных сумерках мы шли через заросли добрых два часа, пока на горизонте наконец не забрезжил солнечный свет. Вокруг нас был настоящий зеленый ад, обступавший нас со всех сторон и все плотнее смыкавшийся за нашими спинами, отгоняя любые смутные мысли о возможности возвращения домой, к привычной жизни. Свой посох я старательно, с силой выставлял перед собой на каждом шагу, потому что из-под ног то и дело с недовольным шипением выскальзывали кобры, вновь бесследно скрывавшиеся в густой траве. Насекомые стрекотали, казалось, еще громче, чем вчера, а прочие лесные обитатели отзывалась уханьем и визгом, от которых меня пробирала дрожь. Я не раз слышал, что по джунглям бродит тигр-людоед, держащий в ужасе все окрестные села. Его любимым лакомством были дети. Говорили, что он мог оставить в живых целую толпу, если в ней попадалась беременная женщина – прижав ее лапами к земле, он медленно, с наслаждением чавкая кровью, выгрызал ее плод, пока крестьяне разбегались в разные стороны.