Эльдар Саттаров - Чао, Вьетнам

Зиап дождался муссона и, когда с неба хлынули сезонные дожди, предпринял третье наступление, еще южнее, в дельте реки Дай, продовольственной житнице Тонкина. Если авиация обезврежена сезоном дождей, то мелководная река Дай непроходима для эсминцев, считал он. Но как только три дивизии армии Зиапа форсировали реку, де Латтр распорядился поднять легкий речной флот и амфибии. Французы смогли потопить все сампаны и джонки, на которых дивизиям Зиапа должны были быть переправлены боеприпасы.

На отвоеванных территориях вокруг дельты де Латтр возвел целую линию неприступных укреплений. Наши отступили на другой берег Черной реки. Перед следующим контрнаступлением генерал Зиап распорядился провести артподготовку вокруг стратегического аэродрома, с которого взлетали самолеты, барражировавшие над Колониальным шоссе № 6 и Черной рекой. Затем он выдвинул две штурмовые дивизии по центру, разрезавшие напополам как французские войска, так и их линии связи. Пятый десантный батальон французов, например, попал в засаду и был уничтожен подчистую. В эти дни де Латтру стало заметно хуже. Ему поставляли отборный сиамский опиум, но метастазы все равно давали о себе знать. Когда ему доложили о гибели единственного сына Бернара в боях за дельту Красной реки, он лишь проскрипел зубами от невыносимой боли и впервые расслабил свой тугой воротничок. Бернар был не только славным мальчишкой, но и настоящим боевым товарищем: он помог отцу бежать из вишистской тюрьмы. Болезнь вступила в терминальную стадию, и генерала срочно вывезли на родину в госпиталь Нейи.

Он одиноко скрежетал зубами в своей больничной палате, когда к нему зашла медсестра и ввела ему в центральную вену пару кубиков прописанного врачами морфина. В наступивший от укола момент просветления генерал вдруг вспомнил, что так и не воспользовался разрешением американцев сбросить на Тонкий атомную бомбу. «Бомба, чертова бомба», – забормотал он, но боль снова пересилила морфин, оглушила его, и свет начал меркнуть в его глазах.

– Вы что-то сказали, месье? – переспросила медсестра.

Усилием воли он приподнялся, крепко схватил ее обеими руками за ворот халата и притянул поближе к себе.

– Сбросьте на них бомбу, – прошипел он ей в лицо. – Их всех надо… Всех…

– Что-что, месье? Я не разобрала.

– Всеху-ни-что…

Дыхание де Латтра прервалось, и он выпустил ворот медсестры из своих цепких рук. Позже ему было присвоено звание маршала, но он так и не узнал об этом.

Занявший его пост Рауль Салан по прозвищу Мандарин немедленно отдал приказ об организованном отступлении с берегов Черной реки. Таким образом он надеялся сохранить занятые в обороне Хоабиня силы, которые, по его трезвой оценке, в ином случае были бы обречены на верную смерть. При поддержке присланных на подмогу двенадцати дополнительных батальонов, рассеянных по периметру Шестого шоссе, обратно в сторону укрепленной «линии де Латтра» потянулись части регулярной армии. Однако не успел последний из солдат присоединиться к отступающей колонне, как с окружавших шоссе молчаливых склонов на французов обрушился непрерывный огонь хорошо замаскированных зенитных пулеметов и минометов Вьетминя. Войско Салана, охваченное инстинктивным, первобытным ужасом, обратилось в беспорядочное бегство.

«Хальт! Хальт!» – кричал Курт Пфальц, пытаясь остановить хотя бы своих эсэсовцев, но его толкнули и втоптали в жидкую грязь десятки торопливых ног, спешивших убраться восвояси. Без крупных потерь обойтись все же не удалось. Так армия генерала Зиапа практически беспрепятственно завладела Колониальным шоссе № 6, окончательно выбив французские войска из района Хоабиня, упорной борьбе за который де Латтр посвятил последний год своей жизни.

Эти события сильно повлияли на расклад сил в Париже. Сформированная Шарлем де Голлем партия «Объединение французского народа» на очередных парламентских выборах собрала свыше четырех миллионов голосов, придя по итогам голосования второй после коммунистов. В ответ Четвертая республика приняла закон о партийных блоках, благодаря которому власть все же сохранилась в руках Третьей силы, набранной из социалистов, либералов, католиков, радикалов и умеренных. Борьба за контроль над национальным суверенитетом в мирных условиях порой состоит из не меньшего числа интриг и хитросплетений, чем борьба за стратегический перевес на войне. Победитель получает все, потому что победитель получает власть.

Когда я окончил свой полугодовой курс, снова наступил сезон дождей. На первое задание меня отправили с разведывательной группой в Камбоджу. На территории этой страны в дельте Меконга силами вьетнамской армии был потоплен французский корабль, перевозивший оружие для местного режима. Нашему батальону было поручено выделить людей, чтобы на месте извлечь это оружие, поскольку именно у нас было подразделение для боевых действий в водных условиях, включавшее водолазов. Я должен был составить подробную опись оружия с переводом с французского на вьетнамский. Мы беспрепятственно пробрались на моторной лодке через Восьмую зону, но несколько дней плутали по камбоджийским джунглям под проливным ливнем в поисках нашего кхмерского проводника. Разобрать что-либо среди густых зарослей в муссонный период очень сложно, однако дядя Тхо, командовавший разведгруппой, в конце концов вывел нас на нужные координаты.

Когда я впервые увидел проводника, я чуть не вскрикнул от неожиданности. Это был рикша с нашей улицы, которого я видел умирающим на руках у своей жены утром после резни, устроенной французами во время комендантского часа. Он сильно постарел, сгорбился и был одет в традиционное черное платье местных крестьян. Всю дорогу он молчал и вел себя отрешенно во всем, что не касалось обязанностей проводника для нужд экспедиции. Как-то вечером, улучив момент, когда все были заняты, я подсел к нему поближе. Он размеренно греб, направляя лодку по течению узкого рукава реки, среди густо-зеленых мангровых зарослей, в нужном направлении, но при этом смотрел только на некую точку прямо перед собой. Он как бы смотрел в пустоту.

– Дядя, а ведь я вас узнал, – сказал я. Он поднял на меня непонимающий взгляд. Я пояснил: – Я жил на улице Массиж.

Его лицо скривилось, словно от зубной боли. На мгновение мне показалось, что он вот-вот разразится рыданиями. Когда я добавил, что мы сочли его убитым в то утро, он, заскрипев зубами, подавил звериное рычание в своей груди и медленно, глухо заговорил:

– Нет, меня тогда не убили. Пуля прошла навылет и повредила позвоночник. Другая разбила коленную чашечку. С тех моя левая нога высохла, и, как видишь, при ходьбе я волочу ее за собой. Когда я очнулся в лазарете, моей жены уже нигде не было. Мне не сказали, где она похоронена, в каком месте находится тот ров, в который они сбросили ее тело вместе с другими. От нее мне остались только воспоминания. За всю свою жизнь я ничего не сделал французам – за что же они убили мою жену и разрушили мою жизнь? Она была всем для меня. Охромев, я не смог больше кормить своих братьев и сестер трудом велорикши. Нам пришлось покинуть Сайгон и вернуться в родную деревню в Камбодже. Месть французам оставалась моим единственным желанием, единственной страстью, удерживавшей меня в этой жизни. Когда Нгуен Бинь начал против них войну в Кошиншине, я понял, что ждал этого часа. Теперь, если я действительно хотел отмстить французам, я обязан был помочь вашей борьбе всем, чем могу. Так я стал проводником для вьетнамских партизан. Помимо всего прочего знание джунглей в родной Камбодже принесло небольшой заработок от ваших для моей семьи. Мы тогда жили впроголодь вместе с престарелыми родителями, питаясь в основном пауками а-пинг, кузнечиками и личинками жуков. За ваши деньги я смог разжиться рисом, мы даже начали его запасать. Но однажды в нашу деревню нагрянули французские каратели, которыми командовал агент из Сюртэ с хриплым, прокуренным голосом, вдрызг пьяный. Я знал, что они ищут меня. По примеру партизан из Вьетминя я заранее оборудовал в земляном полу дома тайный люк с подземным укрытием. Буквально за минуту до того, как каратели вломились в наш дом, я скользнул в свое укрытие и плотно закрыл его люком из утоптанной земли. Моя самая младшая сестра, увидев карателей, так испугалась, что начала плакать навзрыд и громко кричать. Агент Сюртэ, не говоря ни слова, застрелил ее из своего пистолета. Старуха мать заголосила, и ее начали бить. Моему дряхлому отцу приставили штык к горлу и заставили смотреть, как четверо молодчиков зверски избивают мою мать, как ее таскают за волосы и пинают в живот носками тупых армейских ботинок. Они все допытывались, где я, но мать лишь продолжала причитать в голос, а отец немо наблюдал за ней. Ему перерезали горло, но не смогли добиться ничего ни от матери, ни от братьев с сестрами. Дети собрались вокруг Чанту, самой старшей девочки, они окружили ее, уткнулись ей в подол, она гладила их по головам, но сама не могла оторвать взгляда от матери, которую убивали ударами прикладов по голове. Старуха перестала кричать, лишь когда ей размозжили череп. Потом они принялись за Чанту, но девочка продолжала твердить, что не знает, где я, что не видела меня уже месяц. Она твердила это даже тогда, когда одного за другим детей стали обливать бензином и поджигать у нее на глазах. Дети смотрели на нее умоляющими глазами, плакали, метались по хибаре, а она кричала им, чтобы они не боялись, что сейчас все пройдет, что мы вот-вот встретимся в чертогах небесного Ангкора, где жизнь будет намного лучше, чем здесь, и что в первую очередь мы устроим пир, на котором будет много-много сладостей и конфет. Ее душили рыдания, но она продолжала сквозь всхлипы говорить про сладости и конфеты. Я всегда был добр к своим братьям и сестрам, но я знаю, что никогда не заслуживал такой их любви. Чанту была последней, и я просто не могу говорить о том, что они с ней сделали. Она умерла в грязных объятиях пьяного агента Сюртэ – я знаю об этом, потому что все это происходило над моей головой. Да, братик, я слышал все это, и мне стоило нечеловеческих усилий оставаться все это время в укрытии. Я знал, что, если я выйду наружу и сдамся, они начнут пытать меня и я им все расскажу и про вас, и про вашу дислокацию, и про все ваши операции, и про все ваши планы. Мою семью от жуткой участи это бы не спасло, а вашей войне против французов это нанесло бы смертельный удар. Никому и ничьим знаниям здесь вы не можете доверять так, как мне. Поэтому я прошу тебя, братик, заклинаю тебя всем, что осталось святого в этом мире, ты борись, борись против них, борись вместе с Зиапом, пока вы не перебьете их всех. Это великий воин, который способен воздать должное этим чудовищам, чтобы души страждущих на том свете успокоились. Тогда, если будет угодно небу, успокоится и моя душа, ведь с тех пор я не спал ни одной минуты. Уже больше года мне мешают уснуть предсмертные детские крики…