Виктор Мануйлов - Жернова. 1918–1953. После урагана

Отметили это и Микоян, и Суслов, и многие другие, но молча и каждый по-своему, то есть в тягостном раздумье, к какой партии пристать и не прогадать.

На даче их уже ждали. Стол ломился от бутылок с водками и коньяком, блюда с заливным судаком чередовались с мясными и всякими другими салатами, а посреди этого великолепия возвышался зажаренный на огне молочный поросенок, обложенный зеленью.

Выпили, закусили. Берия, на правах хозяина, занимал гостей пустяковыми разговорами, ожидая, когда раскроются остальные.

Первым не выдержал Хрущев:

— Видали, как ленинградцы носы задрали? Не подступись. А кого пригрели у себя под боком? Самую шваль: Ахматову и Зощенко. Буржуазный индивидуализьм во всей своей красе. Как говорится: на тоби убоже, чого мени не гоже. Если и дальше это терпеть, революция зайдет в тупик, партия превратится в лагерь воинствующего мещанства и оппортунизьма.

— М-да-аа, — протянул Маленков. — А как они метут перед товарищем Сталиным? Одна пыль и никакой революционной видимости.

— Сдает старик, — покачал носатой головой Берия. — Память теряет, а ленинградцы этим пользуются.

— А Кузнецов-то, Кузнецов! А? — воскликнул Хрущев, заглядывая в глаза своим товарищам. — Это ж надо до такой степени потерять чувство партийности и большевистской ответственности, что, як кажуть на Украйне: ни тоби матка, ни тоби батька, а як та кринка на заборе.

— Ты, Никита, говори прямо, а загадками нечего объясняться со своими товарищами, — колюче уставился на Хрущева Маленков маленькими глазками. — Имей в виду: Кузнецов с Вознесенским у Сталина в любимчиках ходят, он им полностью доверяет. Тут осторожность нужна большая. Надо это доверие потихонечку подрывать. Не может быть, чтобы за ними все было чисто. Я слыхал краем уха, что они по своему ведомству занимаются приписками, показывая совсем другие цифры выполнения планов четвертой пятилетки. Надо будет покопать и выяснить, что там у них на самом деле. — И, обращаясь к Берии: — Лаврентий, займись этим делом: у тебя в органах есть свои люди, да и сидишь ты в Москве, не то, что мы с Никитой — каждый в своей Тмутаракани.

— Данные я соберу, но надо момент выбрать такой, чтобы ударить наверняка, — заговорил Берия. — Приписки — это еще не все. Кто только не занимается приписками! Мне стало известно, что ждановцы носятся с идеей создания компартии России и объявлением Ленинграда ее столицей. А это подрыв единства партии, ее централизационных основ. Можно смело утверждать, что это есть заговор, и не какой-нибудь, а сугубо контрреволюционный. Но и здесь прямых доказательств нет. Надо подождать, когда они сами на чем-нибудь погорят. Тогда все и выложить Хозяину. Иначе сами же и сгорим.

— Это верно, — согласился Хрущев. — Я это целиком и полностью поддерживаю. И вся украинская парторганизация встанет на нашу сторону, если выяснится подобный сепаратизьм.

— Ну, ты со своими хохлами и есть самый отъявленный сепаратист, — засмеялся Берия булькающим смехом.

Хрущев в ответ лишь захихикал: мол, я понимаю твою шутку, товарищ Берия, твои шутки всегда отдают азиатчиной.

— Короче говоря, надо нам исподволь собирать компромат, — заключил Маленков, разливая по рюмкам армянский коньяк.

— И вербовать себе сторонников среди «болота»: Микояна, Суслова, Шкирятова и прочих, — добавил Берия.

— И не забыть Жукова. Он очень обиженный сейчас, надо его обиду использовать, как только представится возможность.

— С Жуковым надо вести себя очень осторожно: может сам повернуть в любую сторону, — высказался Берия. — Среди низов ходят упорные слухи, что Жукова оклеветали перед Сталиным некоторые генералы. Будто бы из зависти. Кстати, Никита, и тебя причисляют к их компании.

— Распустился народ, понимаете ли, — вспыхнул Хрущев. — Надо рты-то позатыкать болтунам, чтоб другим неповадно было. Мне слава Жукова не нужна. У меня и своей выше головы. По тылам не отсиживался. Все четыре года на передовой…

— Не пыхти, Никита. Не ты один воевал, — одернул Хрущева Берия. — Не о том речь.

— А Молотов, Ворошилов и Каганович пойдут туда, куда повернет Сталин, — усмехнулся Маленков, будто и не слышал перепалки своих соратников.

— Если иметь в виду будущее время… — начал было Хрущев, но сбился под испытующим взглядом Берии. Вздохнул и со смиренным видом закончил: — Все мы смертны.

Маленков кивнул головой и мрачно предостерег:

— Если мы до ближайшего пленума Цэка не соберемся с силами, нам не сносить головы. — Затем опрокинул в рот коньяк и захрустел зеленым, в пупырышках, огурцом.

На даче у Жданова шли совсем другие разговоры, но тоже под коньяк и шашлык.

— Мне вчера жаловался Хрущев, — говорил Андрей Александрович Жданов, полный пятидесятилетний человек, чем-то похожий на Маленкова, тоже, как и Маленков, выходец из секретариата Сталина. — Жаловался на тебя, Николай, — и с этими словами глянул выжидательно на Николая Алексеевича Вознесенского.

Вознесенский спокойно выдержал взгляд старшего товарища, прожевал шашлык, вытер губы салфеткой, запил минеральной водой и только после этого счел возможным ответить:

— Ему на себя самого надо жаловаться, Андрей Александрович. У него на Украине бардак буквально во всем: и в финансах, и в выполнении планов пятилетки, и в борьбе с бандеровцами. В какую отрасль пальцем ни ткни, везде сплошные дыры, — все более накалялся голос Николая Алексеевича, сверкали сквозь стекла очков серые льдистые глаза, точно перед ним сидел сам Хрущев. — А чуть что — жалобы на всякие нехватки и недостатки. Хрущев только и знает, что из России жилы тянуть, а чтобы мозгами пошевелить, так этого нет. Свил себе гнездо из подхалимов и мздоимцев и панствует в своем Киеве, как тот напольный гетман. Дай волю — к полякам перекинется.

— Ты это зря, Николай, — поддержал Жданова Алексей Александрович Кузнецов, худощавый, прямой, решительный. — Недостатки есть у всех. Восстановление страны — дело огромное, не все поддается точному учету. А то, что он болеет за Украину… нам бы так болеть за свою Россию.

— Так он ведет себя по отношению к остальной части СССР как иностранец, точно не является членом Политбюро наравне со всеми. Местничество — вот как это называется, и я ему об этом так и сказал.

— И зря сказал: нам в нашем деле нужны союзники, а врагов мы и так наживем, — спокойно увещевал Кузнецов.

— Ну, Алексей, избави бог нас от таких союзников, а от врагов своих мы и сами избавимся, — проворчал Вознесенский.

— И все-таки, Николай, — снова заговорил Жданов, — характер у тебя слишком горячий — умерить надо. В своем Госплане — это одно дело, а за его пределами… Врагов нам лишних не надо: Берия с Маленковым только и ждут, чтобы очернить нас в глазах Сталина и свалить. А на тебя слишком многие жалуются: и груб, и заносчив, и высокомерен…