Виктор Мануйлов - Жернова. 1918–1953. За огненным валом

Люди готовились молча, сосредоточенно: чистили оружие, приводили в порядок обмундирование, подшивали чистые подворотнички, писали письма. Нечто торжественное витало в воздухе, каждый делился с другими последним, разговоры велись тихо.

Красников понимал: его солдаты готовились не столько к бою, сколько к смерти, но тут уж он ничего не мог поделать.

А потом, ближе к полуночи, когда подготовка закончилась, еще час пели свои «каторжные» песни. В полнейшей тишине и темноте песни эти звучали как молитвы древних воинов о ниспослании победы над супостатом:

— выводил Федоров своим чистым голосом, а хор мужских голосов вторил ему, и песня металась между каменных стен конюшни, выплескиваясь наружу слитным рокотом, прорезаемым высокими подголосками.

Но был у лейтенанта Красникова еще и вчерашний вечер.

Вчера, часов в шесть, его вызвал в свою землянку командир батальона майор Леваков. Вызвал одного, без взводных. В землянке жарко топилась буржуйка, на дощатом столе, застеленном настоящей скатертью, стояли бутылки с немецким шнапсом, дымилась вареная картошка, щедро приправленная «вторым фронтом» — американской свиной тушенкой, в больших мисках с верхом лежали соленые огурцы и квашеная капуста. За столом сидели замполит капитан Моторин и уполномоченный отдела контрразведки «Смерш» старший лейтенант Кривоносов. Отсутствовал лишь начальник штаба батальона капитан Кроновецкий, который, по слухам, не ладил с майором Леваковым, и потому их отношения не простирались дальше официальных.

Вокруг стола хлопотала батальонная медсестра Ольга Урюпина, курносенькая миловидная блондиночка откуда-то из-под Архангельска, которую, как только она появилась в батальоне, еще в Сталино, Леваков оставил при себе и не отпускал ни на шаг.

— Входи, лейтенант, гостем будешь! — широким жестом хлебосольного хозяина пригласил Леваков, обнял Красникова за плечи и повел к столу. Он посадил его рядом с собой и сам налил в его стакан шнапсу.

Налили себе и Моторин с Кривоносовым. При этом Моторин как-то все время брезгливо ухмылялся, словно его силком заставили пить, а он этот фашистский шнапс и на дух не переносит. Кривоносов же вел себя обычно: поглядывал на всех щупающими глазками из-под полуопущенных ресниц, словно не верил, что это застолье не таит в себе какой-то другой, тайный и враждебный, смысл, а есть как раз то, что оно и есть на самом деле — фронтовой сабантуйчик фронтовых офицеров. При этом Кривоносов как бы и не считал себя участником этого сабантуйчика, а лишь человеком, который всегда и во всех обстоятельствах выполняет свой долг, то есть, не ослабляя бдительности, выявляет затаившихся шпионов, предателей, паникеров и маловеров.

Майор Леваков подождал, пока наполнятся стаканы, позвал Урюпину:

— Садись, Ольга, и ты с нами. — Помолчал, заговорил торжественно и важно: — Сегодня, товарищи, у нас особый день — канун боевого крещения двадцать третьего отдельного штурмового стрелкового батальона под командованием гвардии майора Левакова. Вот так-то. И честь креститься первыми выпала роте лейтенанта Красникова… Андрея Александровича. Поэтому я предлагаю тост за нашего лейтенанта, за то, чтобы он успешно выполнил задание командования, остался жив и невредим, получил орден и еще одну звездочку на погоны. Или как в песне поется: «Если смерти, то мгновенной, если раны — небольшой». За твое здоровье, лейтенант! За твой и наш общий успех!

Все встали, потянулись к Красникову стаканами. Он смущенно улыбался, благодарил, будто именно эти люди выбрали его роту для предстоящего дела, уступили ему честь вступить в бой первым, хотя каждый из них не прочь оказаться на его месте.

Молча, не садясь, выпили водку. Оля Урюпина, отчаянно взмахнув рукой — эх, была не была! — тоже осушила свой стакан, со стуком поставила его на стол, воскликнула:

— А вот дай-ка, лейтенант, я тебя расцелую на счастье! — обогнула стол, с широкой, вызывающей улыбкой подошла к Красникову, крепко, по-мужски, обняла его шею двумя руками и припала влажными губами к его губам.

За столом одобрительно загудели, а комбат даже захлопал в ладоши.

— Вот это закуска! — воскликнул он. — Молодец, Урюпина! Вот за это, за твою лихость, я тебя и люблю. Считай, лейтенант, что ты теперь заговоренный. До самой смерти ничего с тобой не случится. — Однако смотрел на Красникова сузившимися глазами, лицо кривилось недоброй ухмылкой.

Пили еще. Пили по отдельности за присутствующих, за победу, за товарища Сталина, еще за что-то. Водка развязала языки, из каждого выплескивалось наболевшее, хранимое втайне от других.

— И за что нас в этот чертов батальон запихнули? — жаловался капитан Моторин. — Все люди как люди, а мы — не пришей кобыле хвост. Приходишь в политотдел — штрафник! Это как? А? Ну, вы — понятно: в окружении побывали. А я тут при чем? И как, спрашивается, вести политработу, если в ротах нет замполитов? Как? Я один на весь батальон. Но требуют с меня, будто у меня целый штат. А людишки какие? Контингент, одним словом…

— Ладно ныть! — Леваков мутным глазом уставился на своего замполита. — Тебя тут и одного — лишка. Штату захотел… Накося выкуси! — и сунул под нос Моторину фигу. — А хочешь — иди с Красниковым! А? Я разрешаю. — И, откинувшись к стене, закашлялся хриплым и злым смехом.

— Ты думаешь, я боюсь? Нет, я не боюсь. Воевал не меньше твоего. Да! — плачущим голосом отбивался Моторин. — А только я отвечаю не за роту, а за весь батальон. И за тебя, кстати, тоже несу ответственность перед политорганами. Да.

— Мальчики, перестаньте рычать друг на друга! — упрашивала Урюпина, жалко улыбаясь. — А то я тоже напьюсь. Красников, красненький мой, ты не обращай на них внимания. Ты лучше скажи: ты, что, и правда из Москвы?

— Да.

— Из самой-самой?

— Из самой-самой.

— Завидую тебе. А мы вот Москву ночью проезжали. Из вагонов даже не выпустили. А так хотелось посмотреть. Скажи, а ты Сталина видел?

— Видел.

— Как? Вот так-вот так?

— Ну что ты! На трибуне Мавзолея во время физкультурного парада.

— Ну и как он?

— В каком смысле?

— Ой, так ведь Сталин же!

— Н-не знаю, — замялся Красников. — Ну, почти как на портретах.

— Это в каком смысле — почти? — уставился на Красникова старший лейтенант Кривоносов.

— Ну, как в каком? Живой человек всегда несколько отличается от своей фотографии. К тому же, на расстоянии не слишком-то разглядишь.

— Так и не говори — почти. Сталин — он Сталин и есть. Что на портретах, что в натуральную величину. — И вдруг откинулся к бревенчатой стене и запел срывающимся фальцетом: