Виктор Мануйлов - Жернова. 1918–1953. Выстоять и победить

— Вот сволочи, Гитлера их мать! — выругался Вологжин. И подумал: «Эдак они нас ослепят, и нам останется только хлопать глазами. Хоть бы ветер подул…»

И он переключился на внешнюю связь:

— Двухсотые! Я — «Восемнадцатый». Как там у вас?

— Нормально, «Восемнадцатый».

— Нас засекли, пыль, дым, ни черта не видно. Но вы не спешите. Пусть подойдут поближе. И заранее распределите цели, чтобы не палить в упор по одному и тому же танку.

— Уже распределили, «Восемнадцатый».

— Все. До связи.

Дым все-таки отнесло, пыль тоже. Немцы больше не стреляли. Они выжимали из своих танков все, что могли, и ревом их моторов заглушило все звуки.

— Андрюша, как видимость?

— Нормальная, товарищ майор.

— Давай по головному.

— Есть по головному.

Выстрел, откат, звон упавшей вниз гильзы…

— Четвертый, — произнес Соболев, не дождавшийся, чтобы командир как-то откликнулся на этот выстрел.

— Хорошо, — не сразу откликнулся Вологжин своим обычным спокойным голосом; у него вдруг пропало желание говорить.

— Давай пятого — и будет по одному на брата! — послышался голос механика-водителя сержанта Прутникова.

И тут рвануло.

Острая боль охватила все тело Вологжина, и он провалился в бездну.

Вологжин очнулся и вновь почувствовал острую боль во всем теле. Но так не бывает, чтобы во всем: это он знал из опыта прошлых ранений. И он стал мысленно ощупывать свое тело. Болела левая нога, но не остро, а ноющей болью. Ныла левая же рука и весь бок. Скорее всего, контузия. Еще выше… И тут он понял, что вся боль сосредоточена в глазах. Именно их жгло и резало нестерпимо. Он пошевелил левой рукой — шевелится. Правой — то же самое. Тогда он поднял руку и дотронулся до своего лица: лицо было мокрое и липкое от крови. «Это ничего, — подумал он. — С лица воду не пить». Но чем выше поднималась рука, тем сильнее его охватывала паника, и он уже понимал: с глазами что-то неладное. Они не открывались. Более того, он боялся их открыть. А пальцы сами собой поднимались вверх, ощупывали подбородок, губы, нос: в крови, но все вроде бы на месте. И наконец — глаза. Едва он прикоснулся к переносице, как боль усилилась настолько, что он не выдержал и застонал.

— Товарищ майор, — донеслось до его слуха. — Товарищ командир, вы живы?

— Кажется, жив, — прохрипел Вологжин. И спросил, не узнав голоса: — Прутников? Ты, что ли?

— Никак нет, товарищ майор. Это я — Сотников, стрелок. А Прутникова убило. И Ластикова, заряжающего, тоже. И Андрюху Соболева… Я думал, и вас тоже, а вы, оказывается, живы. Я так рад, товарищ майор.

И Вологжин услышал, как Сотников хлюпает носом, как рвутся из него едва сдерживаемые рыдания.

— Ты что, Сотников! Как не стыдно! И с чего ты взял, что все погибли? Может, без сознания, — говорил Вологжин, с трудом шевеля израненными губами и неповоротливым языком. — Ты лучше скажи, что сейчас вокруг делается, а то я ничего не вижу… С глазами у меня что-то…

— Так мне отсюда ничего не видно, товарищ майор. Я знаю только, что нас завалило взрывом. А больше я ничего не знаю, товарищ майор. И в голове у меня сплошной звон.

И снизу опять послышался приглушенный всхлип.

«Мальчишка, однако», — подумал Вологжин, пытаясь вспомнить, как зовут стрелка.

Не вспоминалось. К тому же мешала боль и страх, что глаз-то у него… И тогда, преодолев себя, он дотронулся до правого глаза одним пальцем, и почувствовал, что палец будто проваливается в дыру, хотя он, его палец, остановился на какой-то границе, которую раньше не перешагивал и о существовании которой помнил, потому что дальше было глазное яблоко, а теперь его не было, и век тоже не было, а было что-то липкое. Стиснув зубы, Вологжин точно таким же образом исследовал и второй глаз — на месте второго глаза тоже была дыра.

«Довоевался», — подумал он, но подумал так, будто речь шла не о нем, а о ком-то другом. Потому что представить себя слепым, с провалившимися глазницами, не мог. Кого угодно, но только не себя.

— Что будем делать, товарищ майор? — донесся до его слуха голос Сотникова, отвлекая Вологжина от еще не вполне осознанной утраты. — У нас даже нижний люк не открывается.

— А что нам делать, Сотников? Ждать, вот что нам остается делать. Ты вот что, парень… Сам-то как? Ранен?

— Никак нет, товарищ майор. Контузило маленько. И спина болит.

— Ничего, пройдет. Бой кончится, наши придут, вытащат нас отсюда. Ты вот что, Артём… Тебя Артёмом зовут? Так?

— Никак нет, товарищ майор. Артёмом заряжающего зовут, Ластикова. А меня Тимофеем.

— Ты вот что, Тимоша. Ты еще раз хорошенько проверь ребят, может, кто и жив. Ты на шее трогай, возле уха. Там жила проходит.

Внизу завозились, послышался звон отстрелянных гильз. Потом опять всхлип.

— Мертвый он, товарищ майор, — послышался снизу плачущий голос. — Холодный уже.

— Как холодный? — удивился Вологжин. — Сколько же мы тут?..

— Вечер уже, товарищ майор. Уже все тихо, не стреляют. Побили наших, товарищ майор. Всех побили.

— Ну, ты это брось, парень! Ишь выдумал: побили. Всех побить не могли. Не те времена. Отступили наши. Потому что сила у фрицев страшная. Но далеко они не пройдут. У нас тоже сила будь здоров! Сам же видел, как мы их щелкали. А сзади нас другие наши войска стоят, они не пропустят.

Вологжин замолчал и прислушался: бой шел, но где-то далеко, его звуки доносились глухо, как сквозь подушку. Может, со слухом у него тоже, а не только глаза… Но он заставил себя не думать о своих глазах — и даже боль от этого стала тише.

— Давай лезь сюда, наверх, Тимоша, — позвал Вологжин. — Проверь остальных.

Снова зазвенели гильзы, затем возле ног послышалось кряхтение и шумное дыхание живого человека.

— Ластиков тоже мертвый, товарищ майор, — произнес Сотников, на этот раз без всхлипа.

— Стащи его вниз, — приказал Вологжин.

Внизу запыхтело, послышалось бряцание чего-то, затем все стихло.

— Ну ты чего там застрял? — спросил Вологжин.

— У него пальцев на руке нету, товарищ майор, — опять всхлипнул Сотников.

— Мертвому пальцы не нужны, — оборвал всхлипывания Вологжин. — Держись, солдат. Еще неизвестно, сколько нам тут торчать придется. Тащи давай вниз Соболева. Если мертвый.

— Мертвый, товарищ майор. У него череп весь… прямо ужас один…

— Лезь сюда и не мямли! Не девочка, чай. Сожми себя в кулак и держись! Ясно?

— Так точно, товарищ майор. А только жалко ребят… страсть, как жалко.

— Что тут поделаешь, Тимоша. Радуйся, что жив остался и не ранен. Теперь нам выжить надо, пока наши не придут.

Мимо, задевая Вологжина, вниз потянулось тело наводчика, и руки его, казалось, цеплялись за комбинезон Вологжина, точно Соболев был еще жив. Потом какое-то время было тихо, но Вологжин не стал подгонять парня: в девятнадцать лет испытать такое — не всякий взрослый мужик выдержит.