Виктор Мануйлов - Жернова. 1918–1953. Выстоять и победить

Надо заметить, что пока Николаенко отлеживался в госпитальных палатах для младшего офицерского состава, он как бы прошел школу усовершенствования этого самого состава, многому научаясь у более старших и более знающих товарищей. И ни то чтобы там читались лекции или специально кто-то делился своим опытом. Ничего подобного. Но соберутся в курилке, или в той же палате в ожидании уколов, обеда или ужина, и ни с того ни с сего заведется разговор о том, как кто-то попадал в какие-то отчаянные положения и как из них выпутывался. Иногда это были просто байки, но чаще всего разгорался спор, так ли надо было поступать или иначе, и почему, и вспоминались подобные же случаи. И кто-нибудь многоопытный скажет:

— Вот фриц, например, он всегда подпустит тебя на близкое расстояние, метров, скажем, на пятьдесят-шестьдесят, и врежет из всех видов оружия. И гранатой его не достанешь, потому что лежа далеко не бросишь, и назад драпать поздно, и вперед не попрешь, потому что он сразу же выбивает офицеров, а солдат без командира уже не солдат. И будет он лежать и гибнуть, и молить господа, чтобы пронесло.

И все с ним согласятся.

А немцы, между тем, уже вплотную приблизились к кустам терновника, не очень густым, от корня просвечивающим насквозь, но все-таки мешающим разглядеть ждущую их опасность. Поблескивали каски, винтовки с плоскими штыками. Чуть впереди шли двое, похоже — офицеры, хотя тоже в касках и по одежде не отличишь. Вот уже слышен шорох многих шагов. Вот офицеры миновали кусты терновника, и все, кто шел за ними, стали сбиваться в четыре группы, которые устремлялись в узкие проходы между кустами, а затем снова разворачиваться в цепи. Все это они проделывали молча, без всяких команд, как заведенные.

До них оставалось метров сто пятьдесят, то есть предельное расстояние для ППШ. Николаенко вдруг почувствовал озноб и даже будто неуверенность. В голове всплыли слова командира, что если подпустить ближе, то можно не остановить. А у него во взводе лишь девятеро успели понюхать пороху, остальные немцев и в глаза не видели, то есть могут драпануть или начать стрелять без команды, и мало ли что. Однако, стиснув до ломоты в скулах зубы, Николаенко продолжал ждать, и как только последние фрицы миновали кусты, он, набрав в грудь побольше воздуху, замер, отсчитывая шаги приближающихся врагов, и когда осталось метров семьдесят, крикнул высоким голосом:

— Огонь!

И враз ударили все четыре пулемета, зачастили винтовочные выстрелы, длинными очередями зашлись автоматы ППШ, ухнуло несколько гранат.

Но странно: немцы не упали на землю, не бросились врассыпную. Они замерли на мгновение, а затем те, кого не свалили первые же выстрелы, кинулись вперед. Молча, пригнувшись, стреляя от живота. Но ни один из них не добежал до окопа. Последний упал метрах в десяти, не успев бросить гранату, и она разорвалась в его руке.

И Николаенко, немного помедлив, крикнул:

— Прекратить стрельбу!

И по окопу понеслось в обе стороны веселое и нервное:

— Прекратить стрельбу! Кончай стрелять!

И стало так тихо, что кашлянуть — и то было как-то жутковато. Все смотрели на неподвижно лежащих немцев, точно не веря, что они по-настоящему мертвы, ожидая от них какой-нибудь пакости.

— Надо бы проверить, может, там кто живой, — неуверенно произнес Николаенко и посмотрел на своего помкомвзвода.

— Бу сделано, командир, — весело откликнулся Мамаев и рывком выбросил свое крепко сбитое тело из окопа. Стоя наверху, на виду у всех, крикнул:

— От каждого отделения — по два человека! Пойдем, славяне, глянем, кого мы тут накрошили. Слушай команду! Проверить покойничков, забрать оружие и документы! Если обнаружатся раненые, не добивать, тащить в окопы. Но держать ухо востро! А то они, гады, знаю я их! Айда, робяты! — и, махнув рукой, не снимая пальца с крючка автомата, пошел вперед. И другие тоже, кто вылез из окопа. Их даже оказалось больше, чем нужно, но Николаенко препятствовать не стал: пусть посмотрят, пусть поймут, что немец тоже из мяса и костей, что его тоже можно убить или ранить.

А сам стал докладывать командиру роты:

— Атака отбита, товарищ старший лейтенант. В том смысле, что все фрицы лежат перед ОП. Проверяем, сколько убитых, сколько раненых, выясняем, кто такие. Через полчаса доложу окончательный итог.

Через полчаса Николаенко докладывал:

— Уничтожен передовой взвод немецкого штрафного батальона. Сорок один человек. Среди них два офицера. Девять человек легко ранены, перевязываем. Все из дивизии «Дас Райх», Второй танковый корпус СС. Захвачены трофеи: автоматы, винтовки и прочее. Производим подсчет. С нашей стороны один убитый и двое раненых.

Под прочим Николаенко подразумевал немецкие ранцы с галетами, эрзац-шоколадом, патронами, гранатами и два ручных пулемета, полагая, что обо всем докладывать не стоит: самим пригодится. Тем более что на позиции они вышли, имея неполные комплекты патронов для автоматов и винтовок, ручных и противотанковых гранат, то есть всего на час хорошего боя.

— Молодец, Николаенко, — скупо похвалил старший лейтенант Фоминых. — За пленными и трофеями пришлю подводы. Но вы там не расслабляйтесь и бдительности не теряйте. Ожидается крупная атака противника. Не исключено, что будут танки.

Через какое-то время подводы привезли по два термоса с гороховым супом и перловой кашей со «вторым фронтом» — будто в награду за уничтожение немецкого взвода, а не уничтожили бы — то и не привезли бы. Более того, пришел сам комбат, капитан Борисов, выслушал рапорт, похвалил, обошел позиции, посмотрел на кучу винтовок и автоматов, походил среди трупов, трогая их ногой. Николаенко сопровождал комбата. Остановились возле подвод. Капитан Борисов спросил:

— Пулеметы были?

— Не было, — ответил Николаенко, не моргнув глазом.

— Ну и ладно, — кивнул головой комбат. И добавил, усмехнувшись, заставив Николаенко покраснеть не только лицом, но даже шеей: — Если бы были, я бы их поставил на правый фланг. — Потом велел: — Винтовки погрузи, десяток автоматов можешь оставить себе. Гранаты тоже: заработал. Трупы сбросьте в противотанковый ров, чтобы не мозолили глаза. И не воняли. — И, глядя, как на подводы укладывают раненых немцев и своих, добавил: — День будет жарким. Так что не расслабляйтесь. И берегите патроны: неизвестно, как дело сложится.

— Есть не расслабляться и беречь патроны, товарищ капитан, — будто эхо подхватил Николаенко.

— Ну-ну, поживем — увидим. — Пожал младшему лейтенанту руку и добавил: — Список отличившихся представь на награждение. Но не более десяти человек. — И ушел вслед за подводами.

А в окопе гремели и скребли в котелках ложки, стоял возбужденный шум людей, только что избежавших смерти, и не чудом, а удивительной выдержкой и расчетливостью командира взвода, который как-то сразу повзрослел в их глазах, — даже в глазах тех, кто успел повоевать, — и утвердился окончательно на своем месте. И Николаенко это почувствовал, и теплая волна благодарности к своему взводу поднялась в его груди. Однако он не позволил себе расслабляться, решив, что это так себе, семечки, а главное испытание ждет их всех впереди. И, обходя своих людей, мысль эту старался им внушить, чтобы тоже не расслаблялись.