Виктор Мануйлов - Жернова. 1918–1953. Выстоять и победить

Но приказ на отход от командира корпуса поступил лишь черед два с половиной часа. Дивизия начала отход тотчас же. Полк Агареева отступал последним. Немцы не преследовали.

В широкую лощину стали спускаться уже засветло. Чем дальше, тем лощина уже, переходя в глубокий овраг с крутыми склонами. На флангах, метрах в двухстах от него, двигались роты сторожевого охранения. В той стороне, где расположилось село Малое Яблоново, и где, если верить карте, имелся выход из оврага, слышались звуки боя: отрывистые выстрелы танков, пулеметные очереди, разрозненная ружейная стрельба.

Матов шел во главе полка рядом с Агареевым. Чем дальше, тем уже овраг и круче его поросшие кустами скаты. Все чаще стали попадаться брошенные машины с открытыми капотами, повозки без колес, испорченные пушки. Иногда они преграждали дорогу, замедляя движение колонны. Люди с опаской поглядывали на меловые скаты оврага, ускоряли шаги.

Вдруг впереди, справа, зазвучали выстрелы. Отрывисто тявкнула танковая пушка. Матов по звуку определил: немецкая пятидесятимиллиметровая с удлиненным стволом. А это означало лишь одно: немцы вот-вот окажутся на краю оврага. Почти сразу же стрельба разгорелась и слева. Матов поднял руку, останавливая движение полка.

— Спешить надо, — воскликнул подполковник Агареев.

— Поздно, — ответил Матов. — Бери свой батальон и быстро наверх. Ты направо, я налево. Здесь нас постреляют, как зайцев. Действуй по обстоятельствам. Но лучше всего — атаковать. Все решают минуты. Давай, Кондрат. Ни пуха. — И хлопнув товарища по плечу, Матов кинулся ко второму батальону, замыкающему колонну. Поднялся на скат оврага, чтобы его было видно, и во весь голос:

— Товарищи бойцы! У нас нет выбора — только атаковать! Или нас перестреляют, или мы прорвемся и тем самым поможем своим товарищам! Действовать решительно! Наверху разворачиваемся в цепь! Приготовить гранаты. У кого автоматы — вперед. Пэтээрщики — во вторую линию! За мной, товарищи! — И Матов первым полез наверх, цепляясь за ветки кустов.

А стрельба уже накрывала овраг торжествующим треском немецких автоматов, взрывами немецких гранат, захлебывающимся гулом их крупнокалиберных пулеметов и гулом голосов людей, попавших в смертельную западню.

Оставался последний рывок, когда Матов сквозь кусты и высокую полынь увидел метрах в пятидесяти от себя немцев, спрыгивающих с бронетранспортеров. И, упершись ногой во что-то прочное, нажал на спусковой крючок автомата. Почти одновременно с ним рядом длинными очередями зашлись еще несколько. Коротко тявкнуло противотанковое ружье, заспешил длинными очередями ручной пулемет.

Матов оглянулся: люди густо лезли наверх, помогая друг другу. Он видел их ожесточенные лица и, как ему показалось, слышал в этом грохоте и стоне их запаленное дыхание. Глотнув побольше воздуху, крикнул, срывая голос:

— В атаку! За мной! Ура! — и выбросил свое тело наверх.

Что было дальше, Матов помнит смутно: бег, стрельба, лица врагов, искаженные ненавистью и страхом, удар в грудь и — темнота. Очнулся — над ним среди прозрачной голубизны плывут такие милые, такие родные, такие белые облака, среди облаков раскачивается чье-то широкое лицо, серое от пыли, с черными полосами пота от висков к подбородку. Откуда-то доносятся звуки боя, но они тонут в шорохе шагов, бряцании амуниции. Он хотел спросить, чем все кончилось, но носилки тряхнуло, тело охватила острая боль, и Матов, теряя сознание, все же успел услыхать:

— Осторожнее, черти! Не трясите: человека несете, а не мешок с картошкой.

Прерывистый гул далекого сражения не затихал даже ночью. В той стороне, где были наши, и слева тоже, по ночам полыхали зарницы орудийной стрельбы. Всю ночь на разных высотах гудели самолеты, летящие то в одну сторону, то в другую, по небу шарили прожектора, стучали зенитки, громовыми раскатами расплывались в ночной темноте близкие и дальние бомбежки, пульсировали зарева пожаров.

Майор Вологжин слышал только звуки. О том, что можно увидеть глазами, ему рассказывал Сотников. Но видел он немногое.

С наступлением темноты на дороге движение танков и машин значительно усилилось: одни двигались в ту сторону, где шли бои, другие назад.

— Ох, сколько их, товарищ майор, — шептал Сотников и возбужденно теребил рукав комбинезона Вологжина. — Передать надо, чтобы наши накрыли их артиллерией.

Вологжин помнил приказ не выходить самому на связь, и теперь не знал, что ему делать. Действительно, накрыть колонны немецкой техники огнем артиллерии и «катюш» представлялось настолько необходимым, что можно нарушить и приказ. Но оставалось сомнение, что рация, рассчитанная на связь до десяти километров, будет услышана, а артиллерия дотянется сюда своими снарядами. И себя они выдадут, и тогда немцам не составит труда их обнаружить.

Однако он включил рацию и долго вслушивался в эфир, наполненный тресками, шумами и немецкой речью. И ни одного слова по-русски. Разве что одинокий девичий голос монотонно повторял числа какого-то кода, неизвестно, кому предназначенного.

— Нет, Тимоха, слишком далеко наши — не услышат. Подождем. Думаю, теперь не долго осталось.

Миновал еще один день, и еще. Вологжин все чаще впадал в беспамятство. Из еды осталось лишь несколько сухарей, а воды — всего полфляги. Сотников время от времени давал своему командиру по глотку, а пил ли он сам, у Вологжина не оставалось сил даже выяснять. Но однажды Вологжин очнулся в состоянии удивительной отчетливости своего восприятия действительности. Он снова слышал пиликанье сверчков, писк трясогузок, но самое главное — услыхал звуки не столь уж далекого боя. И со страхом почувствовал, что проспал, прозевал самое главное, ради чего они терпели в танке столько дней и ночей. И еще ему показалось, что он остался в танке один, что Сотников ушел, бросив своего командира, решив, может быть, что тот умер.

Вологжин протянул руку и с облегчением нащупал плечо Сотникова.

— А? Что? — послышался хриплый голос.

— Ты ничего не слышишь, Тимоха?

— Слышу: стреляют, товарищ майор. — И пояснил: — Так уже второй день, как стреляют. Я вас будил-будил, а вы никак не просыпаетесь. Я и воды вам давал, а вы все никак и никак, — жаловался Сотников.

— А немцы? Что ты видишь?

— Отступают, товарищ майор. Все отступают и отступают. Слышите — танки? Слышите?

— Слышу, — неуверенно ответил Вологжин, потому что с головой его началось что-то непонятное: в ней возник гул, треск и что-то еще, и это шло изнутри, заглушая все остальные звуки. Даже голос Сотникова.

А тот настойчиво тряс его за плечо и что-то говорил в самое ухо. Тогда Вологжин лбом нащупал обрамление панорамы и несколько раз ткнулся в нее, пытаясь избавиться от шума, возникшего в голове. И шум стал стихать. И он услыхал шепот Сотникова: