Юрий Федоров - Шелихов. Русская Америка

— Это верно, — сказал Самойлов.

— Так, так, — закивал головой Измайлов, — истина.

— Всё, — сказал Шелихов, — совету конец. К острову Беринга идём всей флотилией. Там оглядимся. А перед компаньонами, — он взглянул на Михаила Голикова, — я отвечу.

Голиков закусил губу. Не знал он, какая сила за Григорием Ивановичем стояла, и не понимал, что не ему скалу эту своротить. Да вряд ли и кто другой своротил бы её. За плечами Шелихова годы вынашиваемой мечты стояли. И болью, и потерями, и трудами великими вымощена была его дорога, и свернуть его с неё невозможно не только слабому и честолюбивому Михаилу Голикову, но и сильному и властному дядьке его Ивану Ларионовичу Голикову, равно как и хитрому и дотошному Ивану Андреевичу Лебедеву-Ласточкину или ещё кому и посильнее их. А бояться людей или чего другого страшного Шелихов давно забыл.

Как-то в Иркутске шёл вечером по улице. Снег под ногами хрустел. Думал о своём. Над головой в небе морозном дрожали звёзды. Хорошо думалось. Легко. Неожиданно из-за угла человек десять выбежало. В распахнутых шубах, расхристанные. Пьяные до беспамятства. Варнаки, видать, золотишко не поделив, догоняли кого-то с дрекольем.

Последний дубину над головой вскинул.

— Э-э-х, — вырвался из глотки его даже не крик, а звериный вой. Глаза белые, безумные. Увидел Григория Ивановича и кинулся к нему. Дрогни в то мгновение Шелихов хоть на волосок — всё кончилось бы. Но Григорий Иванович только глянул на него, а и шаг не сменил. Как шёл, так и шёл. И веко у него не моргнуло.

— Не тот, инший, — крикнул набежавший следом варнак.

Толпа бросилась дальше по улице.

Шелихов понял: сейчас мимо пробежала смерть.

Нет! Испугать его было нельзя.

Чай допили молча и разом поднялись от стола.

Простучав каблуками по трапу, капитаны вышли на палубу. Поднялись наверх и Шелихов с Самойловым.

Тихая ночь стояла над морем. Небо звёздами высвечено. Полная луна висела над горизонтом. Чуть в стороне от неё две звезды яркие, как два сияющих глаза. Смотрят внимательно: эко вы там, люди, дерзость-то в вас ещё есть?

От луны море играло бликами.

У борта галиота малые байдары качались на волнах. Из байдар голоса были слышны. Мужики о чём-то говорили негромко.

— Ну, — сказал Шелихов, — с Богом.

Крепко пожал руки и Бочарову и Олесову.

С борта спустили верёвочный трап. Первым через борт, царапнув его ботфортом, полез Бочаров. За ним — Олесов. Уже за борт спустившись по грудь, покивал головой оставшимся на палубе.

Ни ему, ни Шелихову с товарищами неведомо было, что увидеться им доведётся не скоро... Да оно, может, и хорошо, что будущее для человека закрыто. Кто знает, как бы жил человек, ежели бы ему всё, что впереди, было ведомо. Достало бы у него сил для жизни такой?

По воде зашлёпали вёсла. Байдары ушли в море, к темневшим поодаль на волнах галиотам.

Шелихов, взявшись за влажные ванты, смотрел вслед байдарам. Вода, срываясь с гребущих вёсел, вспыхивала в лунном свете текучим жемчугом.

— Не нравится мне ночь, — сказал штурман Самойлов, покашливая, — не нравится.

— Тихо вроде бы, — глухо ответил капитан Измайлов.

— Да вот то-то и не нравится, что очень уж тихо.

«Дзынь!» — ударил колокол на «Симеоне и Анне».

«Дзынь!» — тут же звонко откликнулся «Святой Михаил».

И густо, басовито ударил колокол «Трёх Святителей»:

«Дзынь! Дзынь!»

— Идите, — сказал Измайлов, — спите. А мне вахта капитанская, собачья, до рассвета.

И поплотнее стянул на груди тулупчик.

С моря тянуло сырым и знобким ветром.

Шелихов проснулся от великого шума и топота ног над головой. Не понимая ещё, что к чему, — кинулся за сапогами. Но кораблик вдруг так качнуло, что он головой вперёд слетел с рундука. Как бык рогами — лбом в переборку въехал.

— Гриша, что это? — тревожно в темноте Наталья Алексеевна вскрикнула.

— Молчи, — ответил Шелихов, шаря руками у рундука, — лежи пока.

Сапоги наконец отыскались. Бормоча сквозь расшибленные о переборку в кровь губы крепкие слова, Шелихов кое-как сапоги натянул и кинулся прочь из каюты. Услышал: скрипит кораблик, шуршит, шпангоутами опасно потрескивает.

Когда по трапу взбегал, галиот вновь качнуло сильно, но Шелихов всё же удержался на ногах. Вылетел на палубу пулей.

«Ну, началось, — подумал, — вот и началось».

По лицу хлестнуло ветром. Тут же Григорий Иванович увидел необычно зелёное море, стремительно летящие барашки волн и вдали галиот «Святой Михаил». На вантах галиота висели люди, убирая паруса.

По уходившей из-под ног палубе Григорий Иванович до Измайлова добежал. На мокром лице того усы висели сосульками, но глаза ничего были — бойкие. Страху в них не чувствовалось.

— Шквал, — крикнул он Шелихову, — сейчас ещё ударит!

Паруса на гроте и фоке «Трёх Святителей» были зарифлены, и только прямые паруса на бушприте, вынесенные вперёд, вздувшись пузырями, держали судно носом к волне.

В вантах свистел ветер.

— Шторм идёт, — пересиливая голосом свист, прокричал Измайлов. И тут же, оборотившись к мужикам, заорал: — Черти драные, крепить всё на палубе! Люки задраивать! Леера [5] Леер (мор.) — трос, верёвка на судне. тянуть!

А мужики и так как оглашённые суетились.

Ветер сдирал с плеч Измайлова тулупчик. Полы за спиной у капитана бились, как крылья.

Шелихов огляделся.

Галиоты «Святой Михаил» и «Симеон и Анна» под сильным ветром уходили на север. «Святой Михаил» шёл с большим креном на левый борт. На галиоте «Симеон и Анна» с фок-мачты сорвало брамсели, и паруса бились на реях изорванными лоскутами.

Море было изумрудно-зелёным и словно горело, как ежели бы его снизу неведомый костёр освещал. По волнам метались пенные полосы. Извивались змеями.

Новый шквал — с грохотом и воем — обрушился на «Три Святителя».

Сбитый волной с ног, через палубу пролетел ватажник и, сильно ударившись плечом о колонку рулевого колеса, скорчился у ног Шелихова.

Григорий Иванович живо наклонился к нему, и, подхватив под руки, повернул лицом к себе. Это был Степан. Чёрную повязку, лоб его прикрывавшую, сорвало, и Шелихов увидел багровый шрам клейма. Но сейчас было не до этого чёртова знака, железом калёным на лбу выжженного у казака. Всё лицо у Степана было залито кровью. Шелихов выхватил из кармана тряпицу, но новая волна, хлестнув через борт, потащила их обоих по палубе. И быть бы Степану в море, не удержи его Григорий Иванович у фальшборта, за которым неистовствовали волны.

Галиот подняло на попа, но он всё же перевалил через вал и, ухнув обнажённым днищем, покатился вниз.

Шелихов с трудом поднял тяжеленного Степана, безвольно повиснувшего на руках, и, шатаясь, понёс к трапу, ведущему к трюму кораблика.