Юрий Федоров - Шелихов. Русская Америка

— Не понимаю, — наморщил лоб Фёдор Фёдорович.

— Говорил я, что промышленники друг другу крылья подшибают, — наступал Григорий Иванович. — Так вот... Думали — объединим в компанию и на этом свару между купцами кончим. Ан нет! Другие находятся, которые, придя со стороны, всё так же дело рушат. Монополию надо дать компании на земли по Америке.

Сказал это твёрдо, а в душе защемило. Знал: гвоздь это всему, и ежели его не вколотить крепко — хорошего не жди.

Фёдор Фёдорович поднялся с кресла и, руки за фалды заложив, зашагал по кабинету. Григорий Иванович с опаской к нему приглядывался. Разглядел: мужик видный, и хотя на сибирский манер бледноват, но не хил, а уж о твёрдости его имел понятие. Видел, как Фёдор Фёдорович с чиновником обошёлся. Теперь ждал, что скажет. Слова готовил, ежели возразит.

— Да, — протянул Фёдор Фёдорович, — монополия...

Но сказал вяло. Бровь у него поднялась над глазом и углом сломалась. Видя, что сомнение какое-то зародилось у Рябова, Григорий Иванович заспешил:

— Пушчонки нужны для крепостиц на случай нападения, офицеров, хоть самое малое число для команды. Деньги надобны.

Наседал по-купечески. Помнил старое правило: покупатель сомневается, так рви за полу, вдуматься не давай. А уж когда денежку на прилавок положит — всё. Товар непременно ему всучишь. Но здесь не лавка была и Фёдор Фёдорович не покупателем штуки сукна стоял перед ним.

Взглянул Шелихов на Фёдора Фёдоровича, сжав губы:

— Ежели по-настоящему за земли эти взяться — дело для империи полезнейшим может выказаться. Так-то умом своим сирым разумею.

Повадка-то хоть и купеческая у него была, а главное высказал. И Фёдор Фёдорович это понял.

— А денег сколько просит компания? — спросил, остановившись против кресла Григория Ивановича, Рябов.

— Двести тысяч, — ответил Шелихов.

Рябов вновь заходил по кабинету.

— Через двадцать лет возвернем, — добавил Шелихов, — и с лихвой. Слово купцов сибирских — у всякого спроси — вернее золотого залога.

Рябов губы смял в невесёлой улыбке, но не ответил. Шагал, шагал. Каблуки стучали по вощёным плахам. Остановился. Потёр задумчиво сухой, костистый нос пальцами. На руке рубиново вспыхнуло кольцо.

Шелихов следил взглядом за Фёдором Фёдоровичем. Хотел мысли его прочесть. Но лицо Рябова не говорило ни о чём. Словно глухая дверь захлопнулась в неведомые комнаты. И опять не понять было, что за человек перед ним.

— Так, — сказал Фёдор Фёдорович как бы про себя, — пушки, офицеры... Двести тысяч, и вот... Монополия...

Шелихов ему определённо нравился, и чувствовал Фёдор Фёдорович в нём силу, которая позволит этому купцу совершить задуманное. Видел он купцов сибирских и уральских, которые брались за дела, казалось, и непосильные, но сдюживали. И понимал, что только и надо — не мешать людям этим сотворить своё дело. Высоко сидел Фёдор Фёдорович и многое знал, но молчал о многом. Так и сейчас, похаживая по кабинету и пальцами похрустывая под фалдами, молчал о том, что ему было ведомо.

Взял себя крепко за подбородок и ещё раз на купца взглянул. Плечи чугунные, крутые, шея не слабая, лицом узок и лоб высокий. Хорош... Перехватил упорный шелиховский взгляд. «Насторожился, — подумал, — догадлив, знать... Ну, да это для дела польза великая... Нутром чует, где тяжко будет».

— Что же, — сказал, — надо думать. Помогай Бог, — добавил, — помогай Бог.

Шелихов конфузливо растянул губы:

— Вы уж простите меня, невежу, но у нас на это так отвечают: «Вот и сказал Бог, чтобы ты помог».

Фёдор Фёдорович ободряюще улыбнулся.

Удача большая — в столице найти человека, который за руку тебя поведёт, руку подаст на многочисленных ступеньках и покажет, как двери отворить, закрытые на крепкие запоры. А всего и оказывается, что надо знать, на какую тайную шишечку на дверях следует надавить, и они сами распахнутся перед тобой. А на лесенку в сотню ступеней и вовсе всходить не след, но обойти её надо по тропинке, неведомой другим. А тропинки такие есть в Питербурхе. И много их. И протоптаны они хорошо. Гладко. Но вот запутаны, как заячий след. Петельками, петельками проложены. Да ещё и так, что бежал зайчишка, а потом скок в кустики и дунул в обратную сторону. Глаз да глаз нужен тропки эти прочесть. А есть, есть молодцы, которым ходы эти доподлинно известны. И они-то и с закрытыми глазами пройдут по этим следам.

После встречи с Фёдором Фёдоровичем закрутились дела Шелихова волчком. Бумаги по походу он тут же получил. Хрустящие, с подписями витиеватыми, с печатями орлёными — ворох бумаг. Так в руки ему и сунули — дескать, на, держи. И поход по бумагам тем был, и земли обжитые ватажниками указывались в картах. Не верилось даже. А всё выручили тропочки, петельки заячьи. И уже чиновники в коридорах канцелярий с Шелиховым раскланивались, и прелюбезно. Да ещё и так: поклонится, не доходя пяти шагов, и нараспев, радостно:

— Здравствуйте, Григорий Иванович.

И улыбка во всё лицо, а ещё намедни норку драли и, глазом не сморгнув, поспешали мимо, будто не видя.

А гляди-ко, люди-то, оказывается, милейшие. Сама доброта брызжет из глаз и лица добродушнейшие. Так-то возьмёт тебя ласково за руку — ну прямо брат родной. И голоса не хриплые вовсе у этих ребятушек, не осипшие от питербурхской сырости, но певучие, звонкие, радостные. Ангелы и то, поди, так не щебечут.

Теперь о Шелихове говорили:

— Сильный. Этому его высокопревосходительство споспешествует.

При входе в коллегию как-то два чиновника, глядя вслед Шелихову, говорили:

— И малого времени не пройдёт, миллионщиком станет. — Губы сладким бубликом округлил говоривший: — Миллио-о-о-нщиком...

А второй, вытянув шею, даже в рот ему заглянул, будто ждал, что миллион этот самый сей момент прямо так изо рта и вывалится. И под мягоньким набрюшником, соседкой любезной связанным, жар чиновник почувствовал необычайный.

Речь-то шла о миллионе. Сказать, и то жутко!

А Григорий Иванович, бойко стуча по ступенькам каблуками, меньше всего думал в эти минуты о миллионе-то. А правду сказать, и в мыслях не держал вовсе. Другое было в голове. В ушах топоры стучали, пилы пели, слышны были голоса людей, и казалось ему, видел он, как сходят со стапелей новые кораблики, бьют в разлетающиеся волны и в пене и брызгах победно устремляются вперёд многочисленные форштевни. Пела душа у него, и думалось, что как никогда близка сказочная дорога, увиденная с колокольни за Сеймом. И кони скачут по ней, и гривы их ветер отдувает. На завтра загадывая, не удержался и слетал на верфь питербурхскую. Посмотреть — какие закладывают кораблики. А посмотреть было на что. На стапелях красавцы, лебеди белые стояли. Мастера питербурхские, прямо сказать, поразили его своим умением. «Вот, — подумал, — этих-то умельцев к себе перетянуть». С одним, другим перебросился словом и надеждой обзавёлся.