Юрий Федоров - Шелихов. Русская Америка

— Э, паря, — нажимал, — у нас не край, а рай земной. Дерево — какое душа пожелает. Работай знай, а мы не постоим за благодарностью.

Мастера посмеивались. Но Григорий Иванович понял: ежели постараться — мастеров можно сманить.

Вскорости Григория Ивановича принял президент Коммерц-коллегии. Когда Шелихов вошёл в кабинет высокий, граф, кивнув, указал округлым жестом на кресло.

Шелихов неловко приткнулся на краешек. Робел. Как ни говори, а впервой принят был лицом столь вельможным. Не знал, как и начать разговор. Понятно: в мелочной лавке дёгтем торговал недавно, а этот делами державными ворочает. Прикусишь язык. Вскинул глаза на графа, увидел: лицо без улыбки, из-под кустистых бровей глаза смотрят неторопко.

Александр Романович заговорил первым:

— Здравствуй, купец, — сказал голосом, в котором чувствовалось расположение. И сразу же после паузы, выдержанной мгновение всего, продолжил разговор, да так, словно слова читал с писаного, больно плотно складывались они у него.

Шелихов в слова вслушивался и понял: этот говорит, зная для чего. Дело у него есть. Оно всегда понять можно, ежели труд себе задашь, пустой разговор человек ведёт или же всерьёз произносятся им слова. Многие люди, языка своего не щадя, так — бряк, бряк — зря его треплют. А иной одно слово произнесёт, и видно — этот себе на уме. В его речь надо вдуматься.

Заговорил же Александр Романович о том, чего Шелихов и не ждал:

— Развитие мореплавания в океане Великом, — сказал Воронцов, — может послужить не только освоению новых земель, но и должно способствовать торговле обширной с Китаем, Японией, островами Филиппинскими, а там и далее — с Индией. Путь от восточных портов российских в страны эти — кратчайший для нашего флота.

Властно говорил граф, уверенно. Чтобы так говорить, за плечами многое надо иметь, и такому враз не научишься. Здесь годы нужны, да и не просто годы, а прожитые на горе. Голос такой, как одежда царская.

— В Индию, — ещё раз повторил граф.

«Эко куда хватил, — ахнул про себя Шелихов, — вот это да...» Такого он не держал и в мыслях. Спине стало зябко.

Заметив смущение на лице Шелихова, Александр Романович подтвердил:

— Да, да, в Индию. Першпектива весьма и весьма лестная и, я думаю, по силам российским негоциантам.

«Ежели, конечно, поднапрячься, — подумал Шелихов, — то оно можно и в Индию... Это, беспременно, покрепче, чем зверя колотушкой бить...»

Поплотнее сел в кресле. Сказал:

— Англичане в Петропавловск ходят с Гаваев, из Макао товар везут. Торгуют в большую прибыль.

— Вот, вот, — оживился Воронцов, — англичанин прыток. Блохой скачет. А мы на сборы тяжелы.

И заговорил, голос повысив, о том, как наладить морскую линию в страны океана Великого и далее в океане Индийском. Говорил, как рысака гнал, но видно было, что этот всадник повод не распустит и лошадка его копыта ставит точно, куда он и уготовил, обдумав всё наперёд. Широко распахнул горизонт Александр Романович, заглядывая вдаль на многие годы.

— Пётр Великий путь для России в Европу через Балтику открыл, нам же надобно, заветы его исполняя, проложить дорогу в морях восточных, потому как богатства великие лежат в Сибири и на Востоке Дальнем, и поднять их легче будет, ежели мы пути перед этими славными землями откроем морями.

— Да что уж, — ответил Шелихов, смущение отбросив и глазами заблестев, — нам бы только подсобили, а мы в кашу восточную с головой влезем. Вот как...

Махнул рукой по макушке. «Разговор-то, — подумал, — хороший получается. Вот так бы сразу-то».

Воронцов посмотрел на него, сказал, слова отделяя друг от друга:

— Молодца, купец, молодца...

И пальцами тонкими, с тяжёлыми перстнями, по лбу провёл многодумному. На виске пальцы затрепетали, будто боль Александр Романович какую-то хотел унять.

— Да уж, — встрепенулся Шелихов, — дороги морские нам многие ведомы, и до слёз обидно смотреть, как иноплеменные купцы нас обходят. А мы их не хуже. Наши люди к морскому делу способны. Подучиться малость — и до Индии дойдём беспременно. Да и ходили наши мореходы в те моря...

Вперёд подался, и крепкое, сильное его лицо отвердело. На такое лицо глядя, с уверенностью можно было сказать: этот не оплошает. И дойдёт и до Индии.

— Молодца, молодца, — повторил Воронцов и, поднявшись от стола, указал Григорию Ивановичу на кресло у жарко пылающего камина. Тем, кто близко знал Александра Романовича, ведомо было, что к камину он усаживал тех только, что крайне пришлись ему по душе.

Александра Романовича многое интересовало, и входил он в мельчайшие подробности. Выспросив нужное, ещё раз в конце разговора сказал:

— Молодца, Григорий Иванович, молодца! По записке Селивонова доклад императрице составлен. Будем уповать на решение милостивое.

Шелихов начал было:

— Генерал-губернатор Якоби компании нашей действия поддержать готов...

Увидел: Александр Романович согнал улыбку с лица.

— Якоби, Якоби, — невнятно проговорил Воронцов, — что ж Якоби...

Веками прикрыл глаза. Губы у него скучно сложились.

Но словно отмахнулся от досадного, кивнул головой:

— Ну да это, купец, не твоя печаль... — Помолчав, добавил: — В Иркутск новый губернатор указом императрицы назначен. Генерал Пиль.

В дверь стукнули осторожно. Александр Романович брови поднял удивлённо. В кабинет президента Коммерц-коллегии сунулся чиновник с лицом испуганным, сказал задушенно:

— Ваше высокопревосходительство, Александр Матвеевич Дмитриев-Момонов изволили пожаловать.

Воронцов поднял брови, сказал:

— Проси.

Чиновник исчез, и дверь тут же распахнулась широко. С улыбкой любезнейшей на устах через порог ступил Александр Матвеевич.

— Друг мой, — сказал он ласковым голосом, — решил заглянуть с пустячной просьбицей.

Александр Романович шагнул навстречу:

— Рад, рад...

Александр Матвеевич лицо к Шелихову оборотил вопросительно.

— Купец Шелихов, — сказал Воронцов, прочтя вопрос во взгляде неожиданного гостя.

— Ах, как же, как же, — пропел Александр Матвеевич, — наслышан, наслышан... Колумб росский... Небось меха сказочные привёз в столицу?

Но тут же оборотился к Воронцову.

Шелихов из коллегии вышел, а сердце у него рвалось из груди птицей. Глянул, а небо — всегда низкое над Питербурхом, тесное, серое — вдруг распахнулось голубой далью. Да ещё так, что по голубизне, режущей глаз, полоса закатная багровая. Ну, праздник, скажешь, на небесах, не иначе. Снег с деревьев сыплется игольчатый и в закатном этом полыхании играет всеми цветами радуги. В тени стен дворцовых на мостовой наледь сиреневым отливает, а шапки снежные на столбах чугунных оград — алые. «Ну и ну», — только и сказать о такой красоте.