Юрий Федоров - Шелихов. Русская Америка

Извозчик к Григорию Ивановичу на саночках:

— Вот на быстрых!

Но Шелихов отмахнулся от него. Пройтись захотелось, по ледочку звеня, по снежку похрустывая. Пело у него в груди.

Заскучал Александр Романович при упоминании имени генерал-губернатора Якоби не случайно. Петух только, не спрашивая — как-де, мол, там, светает али ещё нет, — кричит:

— Вставайте, православные, и всё тут!

А верноподданному империи, да ещё и губернатору, генералу, — так нельзя. Он должен спросить. А вот когда скажет кто-либо из тех, что повыше сидит на шестке, — да, выглянуло ясное, — тогда и кукарекай. Хуже, ежели невпопад закричишь. Тут уж точно с верхнего шестка клюнут в головёнку.

А Иван-то Варфоломеевич, не спросившись, крикнул. Заскучал, заскучал в сидении своём иркутском. К дворцу ближе захотелось. А оно-то к солнышку поближе хочется каждому генералу, да не каждому удаётся выскочить.

В курятнике своём, заметить надо, жилось ему вольно. Посиживал на шестке не низком — из дверей не дуло, — поглядывал, ежели хотелось, вокруг, а то и, глаза смежив, сладко дремал. Насидевшись так-то, слетал во двор: крылышки размять, пройтись, клюнуть зёрнышко, другое, испить водички. Ведомо: птица по зёрнышку клюёт, а сыта бывает. Так и он: наклёвывался зёрнышек. А недостаток какой почувствует, чуть-чуть ножкой гребанёт — и, глядь, вот они, милые, зёрнышки-то лежат. Да какие ещё: кругленькие, золотистые, свеженькие.

А то вдруг взыграет кровь у него, и тогда он, не спеша, подходит к курочке. Так-то бочком, гребешок раздув и подняв хвост. Смело подходит, вольно. Не опасаясь отказа.

Днём одним, очень уж солнечным, петушок на заборчик вспорхнул и видит: рядом другой курятник, и тоже курочки похаживают, и не квёлые. Зёрнышки разбросаны, вода прозрачная стоит в корытце. «Ай-яй-яй, — подумал, — и мне бы туда».

Головку поднял и разглядел: а за первым курятником — второй, а дале как будто — третий... Ну и заорал без спросу. Тут его и клюнули с верхнего шестка. Да и клюнули крепко.

Козлов-Угренин, полковник, портовый начальник охотский, — петушок помельче был. Хвост не так у него пёрышками расцвечен, гребешок не так ал, но он знал своё.

Якоби дружкам в Питербурх послал горшочек с маслицем жёлтеньким, а Козлов-Угренин — два. Да ещё из тех, что побольше. Генерал подкинул соболька, а Козлов-Угренин рухлядишки мягкой связочку. Отрывать-то было от чего. Не зря в Охотске сидел годы. Не обездолил себя, подарочки те передав. Голодным не остался. Сундучишки ещё были, и не пусты.

По завидной опытности в делах этих самых подарочками полковник не ограничился. Но поскрёб, поскрёб в зашеине, и тропочками, тропочками известными полковничьи дружки забегали, зашустрили. Оно, конечно, и Якоби гончих пустил, но, видать, собачки у полковника были проворнее. Успели наперёд забежать. А в деле кляузном наперёд забежать многое значит.

У окошечка во дворце губернаторском в Иркутске Иван Варфоломеевич сидел и в мечтах уж высоко парил. Крикнул-то он во всю глотку — дескать, вор на воре в империи сидит и кончать-де с этим надобно... Генерал думал, что вот-вот похвалят его за бдение. Надеялся — пред светлые очи вызовут. Расслабился от мечтаний. Так-то сладко в груди зашевелилось что-то. И вроде бы уже и колокольный звон московский слышал. На карете доброй, заставленной прозрачными стёклами, в столицу-матушку генерал въезжал.

Но это в мечтах, а тут въяве под оконцем дворца губернаторского заскрипели колёсики. «Ну, — решил Иван Варфоломеевич, — курьер из Питербурха с вызовом. Дождался наконец-то!»

Под ложечкой у него сладко ёкнуло и разлилось по всему телу блаженством неземным. Жаром выступило на лбу и по другим местам.

Ко дворцу подкатила колясочка. И офицер, когда дверцу ему отворили, ступил на мостовую. Шарф офицерский, длинный, закинул назад, шагнул на ступени подъезда. Но что-то больно жёстко шпоры у него звякнули, как шилом острым кольнуло.

Якоби, ждать не в силах, кинулся торопливо навстречу. А спешил зря, как оказалось.

Дружки полковничьи одному шепнули, другому на ушко пропели, третьему молвили трепетно, и слова пошли по тропочкам. От человечка верного к человечку ещё более верному, из уст в уста, от ушка к ушку — и к даме придворной, что в соседней с императрицей спаленке посиживала ночами, дошли. А дама эта самодержице шепнула легко, не уважает-де и высказывает сомнения. А намедни, больше того, орал гораздо и неприлично о ворах...

Отшатнулась, округлив глаза, будто бы испугавшись сказанного.

— Как о ворах? — самодержица подняла брови.

— А вот так... И это в то время, матушка царица, когда стараниями вашими империя процветает. Да ещё как процветает! Сказка волшебная! И всё — вы, вы, матушка-заступница, и только вы...

Руками всплеснула и дрожащие пальцы прижала к щекам. Помнила, помнила о маслице в горшочке и о шкурах мягоньких.

— Да как он смеет? — возмутилась заступница.

— Молвить страшно, — дама выразила испуг, — но крик ето слышали многие.

— Постой, постой. Да правда ли это?

Губы у дамы придворной запрыгали, лицо жилочкой каждой задрожало:

— Истинно, истинно, ваше величество.

— Да как он на такое решился?

— Из ума, видать, по старости выжил.

Дама присела ниже, и худые плечи её от испуга вроде бы поникли.

Екатерина разволновалась:

— Ах! — И ещё более: — Ах! Ах! Поди же ты...

И всё. Дальше речь вести — пустое занятие.

Иван Варфоломеевич навстречу курьеру питербурхскому торопился по переходам и лесенкам. Бухал ботфортами. В оконцах, в наборных стёклышках цветных, играло солнце.

«Вот радость-то, — шумело в голове у генерала, — вовремя я рот разинул».

Вышел навстречу офицеру, едва переводя дыхание.

Тот, под шляпу махнув, руку за отворот мундира запустил и подал генералу запечатанный конверт.

Пальцами торопливыми генерал пакет надорвал и выхватил бумагу. Глянул, и вдруг всё поплыло перед ним, поплыло, грудь всколыхнулась, и упал бы генерал, но слуги поддержали. Не дали брякнуться оземь. Приняли на руки.

В бумаге коротко, но крепко начертано было рукой всемогущей: «...От дел отставить... В вотчинные имения препроводить до особого распоряжения...»

Ниже кривой росчерк, что равно и милость, и казнь определить может окончательно. Судьи нет после этого.

Офицер стоял истуканом. А как только генерал очухался малость, сказал бестрепетно:

— С приказом велено не медлить.

Ну, а что, спросят, полковник Козлов-Угренин выиграл от того? Вопрос такой будет наиглупейшим. Кто крикнул: вор-де начальник охотский портовый? Губернатор. А где губернатор? Царицей от дел отставлен. Так чего крик его стоит?..

— Генерал Пиль губернатором в Иркутск назначен, — сказал Григорию Ивановичу граф Воронцов.