Том Холт - Песенка для Нерона

Я ждал очень долго и никакого удовольствия от этого не получил, но в конце концов у меня сложилось впечатление, что прыжки и нырки стали далеко не такие глубокие и высокие, как были, так что я рискнул открыть глаза и оглядеться.

Увидел я звезды. Это, наверное, было хорошо, потому что если видно звезды, есть вероятность, что шторм кончился. Я опять закрыл глаза, и — хотите верьте, хотите нет — провалился в сон, несмотря ни на что, потому что когда я снова открыл их, то обнаружил, что смотрю в безоблачное синее небо и слышу плеск волн о скалы.

Это было и хорошо, и плохо. Посреди моря скал не бывает, только близко к земле. С другой стороны, скалы ужасно скверно ведут себя с лодками — и скорее всего, с гробами тоже. Помню, я подумал: было бы страшно жалко пройти весь этот путь — десять лет странствовать в компании римского императора, отыскать сокровища Дидоны, быть чудесным образом спасенным каким-то богом из водной могилы при помощи гроба — только для того, чтобы оказаться размолотым в фарш на скалах. Любой дурак может убиться об камни, минуя все предварительные стадии.

Пытались когда-нибудь управлять дрейфующим гробом? Это непросто. Все, что вы можете — это грести руками, и толку с этого столько, что можно и не стараться. Скалы я видел совершенно отчетливо. Они образовывали риф (думаю, я выбрал правильное слово) вокруг острова, и я мчался прямо на них со страшной скоростью. Скверно. За скалами, которые высовывались из воды, как зубы из старческой челюсти, виднелся огромный уродливый утес, о который бились волны; итак, даже если я ухитрюсь проскочить скалы, лучше мне не станет. Мне пришла в голову только одна идея, которая сразу показалась мне совершенно идиотской: выпрыгнуть из гроба и попытаться плыть. Так я и сделал. Конечно, я сразу ушел с головой и едва-едва увернулся от гроба, когда он пролетел мимо меня, но вынырнул как раз вовремя, чтобы увидеть, как он со всего маху врезается в скалу и разлетается в щепки, как мякина на гумне. Что ж, приятно раз в жизни оказаться правым.

Это что касается идеи покинуть гроб; что же до второй части, а именно передвижения вплавь, то здесь замысел оказался чуточку слишком амбициозным. Я лягался и черпал воду руками изо всех сил, но это, казалось, ни на что не влияло — меня по-прежнему несло прямо на уродскую скалу. Я уже оставил надежду, когда увидел, как она вздымается прямо предо мной и вдруг отшатывается влево — иными словами, меня пронесло мимо.

Это было прекрасно, совершенно чудесно, если не считать того, что я направлялся к следующей скале, стоящей прямо за первой и еще более уродливой. Мне конец, подумал я, но каким-то образом ухитрился отклонить ее в сторону кончиками пальцев, так что скорее проехался по касательной, а не врезался в нее плашмя. Тут у меня возникла очередная блестящая идея, и я ухватился за каменный клык, торчащий из скалы сбоку. Мне удалось зацепиться, а потом подтянуться и встать на него обеими ногами, выбравшись из воды.

И вот я стою на волноломе в кольце белой пены и жутких злобных волн. В некотором смысле это означало, что я снова на суше; но я не мог отвернуться от того факта, что мое новое владение, императором и единственным повелителем которого я являюсь, несколько меньше моей собственной задницы, и потому нет особого смысла здесь обживаться, возводить город, изобретать идеальную конституцию и издавать декреты. Не то, чтобы мне оставили много времени на все это, потому что в следующее мгновение другая волна смыла меня с моей скалы.

Так закончилось мое правление в качестве царя собственного островка, которое оказалось таким коротким, что я, наверное, побил рекорд Отона.

Это привело меня обратно в воду, но по каким-то причинам, о которых я могу только гадать (это если предположить, что я собирался о них гадать, а это не так), течение с этой стороны скал было далеко не таким яростным, как с другой. Я поплыл, как оглашенный, и обнаружил, что я действительно двигаюсь вперед, наперерез течению. Оно все еще увлекало меня в общем направлении утеса, но на каждые четыре шага в ту сторону я продвигался где-то на три шага в нужном направлении. Так что я продолжал грести, хотя уже не чувствовал ни рук, ни ног, и в результате миновал утес и увидел узкий язык гальки, высунувшийся между двух скал самого зловещего вида. Тут я перестал грести, потому что течение усилилось, но это было не страшно — волны несли меня к галечной полосе, куда я так и так целился. Я говорил себе: как только я доберусь до этого берега, все мои проблемы останутся позади. Я чертовски заблуждался, конечно. Море вынесло меня на берег, но тут же принялось стаскивать обратно. Это было ужасно, поскольку… ну, доводилось ли вам видеть, как плотник наводит последний лоск на деревянное изделие, шоркая его куском акульей шкуры? Так вот, могу вам заявить, что это очень больно.

Одежду с меня мгновенно содрало, а я понял, что противоток не только утащит меня назад, но еще и сточит о гальку до самых костей. Эта мысль не привела меня в восторг, и когда меня поволокло назад, я вцепился в щебень пальцами рук и ног и попытался подтянуться. В результате я на секунду превратился в человека-грабли, которыми разравнивают гравий на берегу. Затем сила отлива чуть ослабла и я понял, что это мой первый и последний шанс. Я почесал вверх по берегу на четырех костях, пытаясь обогнать прилив, и ухитрился покрыть так шесть-восемь шагов, прежде чем волна опять потащила меня назад. В этот момент я снова превратился в грабли и все повторилось сначала; и еще раз, и еще, и каждый раз хватка моря чуть ослабевала — и в какой-то момент я обнаружил, что свободен и безгрешен. Не знаю, что в точности произошло — то ли шторм наконец вконец выдохся, то ли я просто отполз достаточно далеко; в любом случае я остался лежать лицом в гальку и с такой болью во всех костях, которую вам в жизни не вообразить, но чувствовал, что море оставило меня в покое. Если б я захотел, я мог встать и идти.

Но тогда это требовало слишком много усилий и сулило слишком много боли. Вместо этого я преодолел на рачий манер еще шагов тридцать, прежде чем силы оставили меня, и если хотите знать мое мнение, то это было само по себе неслабое достижение. Может, с Подвигами Геракла и не сравнить, и наверное, оно бы не вдохновило Луция Домиция и его собратьев-поэтов на эпическую поэму в двадцати томах, но для маленького крысолицего грека, у которого даже не было особых причины так яростно бороться за жизнь, это было что-то. А затем, спросите вы, на что я употребил свободу, за которую сражался так упорно? Что сделал я, вырвавшись из хватки Нептуна и еще раз обдурив Паромщика? Что ж, я отвечу — я заснул прямо там, где упал мордой в гравий.

Понятия не имею, как долго я был в отключке. Помню, что когда очнулся, начало темнеть, а разбудила меня жуткая боль во всем теле, за исключением, может быть, волос. Я бы все отдал, чтобы снова заснуть, но ничего не вышло; все равно как если бы в свой девятнадцатый день рождения я захотел снова стать восемнадцатилетним. Так что я напрягся и подтянул колени под себя, пытаясь встать. Бесполезно; ноги не желали выпрямляться, тело внезапно стало страшно тяжелым, и я медленно завалился вперед, как старое здание. Я немного отдохнул, прежде чем предпринять вторую попытку — не слишком долго, на тот случай, если море вдруг передумает и вернется за мной. Кроме того, мне пришло в голову, что если уж я решил пожить еще немного, стоило бы убраться отсюда, пока не стало совсем темно. С четвертой попытки мне удалось встать и остаться стоять; затем я шагнул раз, и другой, и третий.