Том Холт - Песенка для Нерона

— Хорошо, — сказал я. — Мне кажется, у меня в одном зубе начинается воспаление. Было бы неплохо от него избавиться.

Тут двери в дальнем конце комнаты распахнулись и в зал вошли двое самых крупных мужчин, которых я когда-либо видел. Не просто больших, так что пришлось бы лезть на стол, чтобы дать одному из них по носу. Больших-пребольших.

— Вроде слышали, как вы разговариваете, — приветливо сказал один неожиданно тонким голосом. — Как вы себя чувствуете?

Говорящий был пониже товарища, может, на толщину пальца. У него были высокие скулы, руки, как шесть толстых змей, наперегонки взбирающихся по стволу, и совершенно лысая голова, даже бровей не было. Другой мужик напоминал грифа и носил свои черные волосы завязанными в хвост. Помимо этого он вполне мог сойти за старшего брата лысого парня.

Никто из нас ничего не ответил. Это, казалось, встревожило лысого. Он спросил:

— Вы в порядке? — и таким тоном, как будто ему и вправду не все равно. Странно, подумал я.

— Конечно, они не в порядке, — сказал второй с таким акцентом, об который можно затупить нож. — Они же связаны веревками. Наверное, у них все отнялось.

Он подошел и принялся разматывать мои путы, а его друг занялся Луцием Домицием. Когда они закончили, я покрутил стопами, чтобы проверить, работают ли они еще, а Луций Домиций (который таращился на лысого так, будто увидел привидение), неловко прокашлялся и сказал:

— Я тебя знаю. Ты Александр, гладиатор.

Длинноволосый тип рассмеялся.

— Хорошая у тебя память, приятель.

Лысый тем временем смотрел себе под ноги, словно был смущен.

— Я прав, это ты? — сказал Луций Домиций. — Я много раз видел, как ты сражался. Ты был великолепен.

Ничего иного я не ожидал услышать. Вот если бы он сказал: ты был столь жалок, что даже я побил бы тебя одной рукой — вот тогда бы я повеселился.

Лысый зарделся, поверите ли.

— Ну, да, — сказал он. — Это было очень давно.

— Еще как давно, — вставил его друг. — Мы ушли на покой, сколько? — десять лет тому. Верно, девять, скоро десять. Наш последний бой состоялся как раз перед тем, как Отон покончил с собой, — он рассмеялся. — Вот это мы старичье! — сказал он. — Половина нынешних пацанов и не знает, поди, кто такой был Отон.

— Так давно это было? — сказал Луций Домиций. — Боже мой, как летит время. Кажется только вчера я смотрел, как ты положил двух братьев-германцев — как там их звали?

Кое-что еще пришло мне в голову, хотя, возможно, это ничего и не значило. Тем не менее, он мог бы придумать что-нибудь получше, чем признаваться, что узнал лысого. Знание имени того, кто тебя похитил — это не назовешь навыком выживания.

— Сегиберт и Рунтинг, — сказал хвостатый мужик, ухмыляясь. — Его не спрашивай, он весь смущается, когда начинаешь говорить с ним о старых временах. Я нет, я люблю повспоминать.

— Секундочку, — Луций Домиций повернулся и уставился на него. — Ну конечно, я узнаю и тебя. Ты — Юлиан Болион, человек с двумя мечами.

Дерьмо, сказал я себе, но если хвостатый и расстроился, что его узнали, то никак этого не показал. Плохой, очень плохой знак; все это говорило о том, что нас совершенно определенно собрались убить.

— Правильно, — сказал он. — Забавно, что ты узнал меня без шлема.

— Ты был молодцом, — сказал Луций Домиций. — Разве не ты участвовал в том поразительном бою с Испанским ретиарием — Никием или Никомедом или что-то вроде этого? Помнишь, это когда он повалил тебя на спину, приставив трезубец к горлу, а ты эдак хитро перекатился вбок, сшиб его с ног и проткнул собственной вилкой?

— Это был не я, — покачал головой Хвост. — Это был мой брат Юлиан Сафакс, мир его праху.

— Боже, да, — Луций Домиций неистово тряс головой. — Я хорошо его помню. Он владел таким особым движением левой рукой, за которым никто не мог уследить.

— Почти никто, — вмешался Хвост, кивая на своего приятеля. — Вот Александр — он был единственным, который разгадал его.

— Ну конечно, да! — воскликнул Луций Домиций. — Я помню, я же видел этот бой. Твой брат прижал Александра к ограждению, и вдруг… — он осекся, а глаза у него стали круглыми, как чаши для супа. — Боже мой, — сказал он.

У лысого по лицу струились слезы.

— Все в порядке, — сказал Хвост, — мы уладили это дело много лет назад. Ты же знаешь, что я не виню тебя, Александр? — лысый кивнул, слишком расстроенный, чтобы говорить. — Это же арена, личные чувства здесь не при чем. Я что хочу сказать, — продолжал он. — Взгляни на нас, лучших друзей, вместе — сколько? — семнадцать лет?

— В следующем феврале будет восемнадцать, — всхлипнул Александр.

— Ну вот, — сказал Хвост. — Понимаешь, между такими добрыми приятелями, как мы с ним, даже убийство моего брата ни хрена не значит. Ты просто оставляешь это позади и живешь дальше.

Александр уселся на пол и залился слезами.

— И все же, — продолжал Хвост громким шепотом, — наверное, будет лучше не трогать эту тему. Он расстраивается, понимаете, а мне потом с ним возись.

Луций Домиций кивнул, как бы говоря — я знаю, о чем ты. Офигенное хладнокровие. Даже если не вспоминать, что эти герои песчаной арены только что оглушили нас и похитили. Почему-то я не верил, что они на нашей стороне.

Возможно, Хвост почуял мои сомнения, но он посмотрел мне в глаза и сказал:

— Что ж, думаю, я должен перед вами извиниться. За то что бил вас по башке, я хочу сказать. Понимаете, вся это суматоха, толпа вокруг и все такое — не было времени объяснять. Проще было сначала утащить, а объяснять потом.

У Луция Домиция был такой вид, будто он собирается сказать: да пустяки, не беспокойтесь, поэтому я я быстро спросил:

— Объяснять что?

Хвост пожал плечами. Думаю, оползни на Этне примерно так и выглядят.

— Я не так много могу сказать, — сказал он. — Один мужик, на которого мы время от времени работаем, пришел и сказал — двое моих друзей наступили ногой в жир, их держат на постоялом дворе у Остийских ворот, и я хочу, чтобы вы сходили туда и забрали их. Только осторожно, сказал он, помните, что они мои друзья, а вы, ребята, иногда забываете рассчитать удар. Ну и вот, — продолжал он. — Было бы здорово, если бы вы ничего не говорили насчет удара по башке, а? Если он узнает, то разозлится, и плакали наши денежки. А времена нынче тяжелые, давайте смотреть правде в глаза. Мы бы вообще ничем таким не занимались, кабы не времена.

Выражение на лице Луция Домиция говорило: это просто стыд и позор, что герои Большого Цирка низведены до состояния простых громил, которые соглашаются бить обитателей постоялых дворов по башке, просто чтобы свести концы с концами. Один раз кретин — всю жизнь кретин, как говаривала моя старушка-матушка.

— Тот мужик, — сказал я, — который вас нанял. Он, случайно, не сицилиец?